Смирение — это не «забиться в угол и не отсвечивать»! — иеромонах Андроник (Пантак)

— Добрый вечер, дорогие друзья! Христос Воскресе! Мы начинаем прямой эфир, впервые он проходит в аккаунте «Правмира» в инстаграме. У нас сегодня замечательный гость — насельник Сретенского монастыря отец Андроник. У отца Андроника очень интересный инстаграм и огромная миссионерская работа. Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе!

— Многие святоотеческие книги были написаны для пустынников, для монахов III, IV, V веков, и очень сложно понять, каким образом применить это к жизни нас, современных мирян XXI века. Вы в своем инстаграме отчасти к этому подошли. Отец Андроник, почему вы решили написать пошаговую инструкцию по смирению?

— Во-первых, для меня святоотеческие тексты — это не про монахов, а про людей. Потому что, как справедливо писал Игнатий Брянчанинов: «Евангелие написано для всех, не для монахов». В моем представлении, христианская этика тоже для всех. Она не для монахов. 

Проблема в чем? Мы читаем святых отцов через призму каких-то наших представлений о словах или о том, что святые отцы должны писать. Человек обычно как читает отцов? Он сначала все узнал, как отцы должны учить, сформировал себе какое-то представление, потом втискивает отцов в эти представления. На самом деле у них очень много свободы, у них очень много настоящей жизни. 

К сожалению, я понимаю, для того чтобы в большинстве святоотеческих текстов видеть это, нужно немножко в этом разбираться. Мне повезло, я немножко в этом разбираюсь. Я вижу, в чем проблема, когда мы говорим про святых отцов для XXI века, для современности. Я очень не люблю эти формулировки, потому что я, может быть, плохой философ, но мне кажется, что это история постмодернизма — когда, знаете, прошлое никуда не деть, надо с ним как-то мириться, давайте его иронично переосмыслим. 

Это не про святоотеческое богословие.

Потому что сколько веков святые люди жили, им помогало это общение с Богом, то же самое смирение, допустим.

Я пытаюсь смиряться, как это принято, и у меня ничего не получается — у меня никакой радости, о которой пишут отцы, у меня никакого внутреннего спокойствия, никакой внутренней свободы, у меня ничего этого нет. Тут два варианта, либо они все дураки, а я тут в XXI веке умный, открою Америку, либо надо что-то делать. 

Я к чему? Мы с вами живем в нашей православной русской культуре, и нам кажется, что некоторые вещи являются правилом для всех. Все так понимают. А ты едешь в ту же Грецию, и они не понимают смирение по-нашему, например, или любовь, они совсем по-другому размышляют о любви. Тут два варианта — либо у нас разное православие, либо на самом деле отцы чему-то учили, что мы сейчас не можем прочитать. 

Для меня это очень важно, потому что если мы хотим читать отцов, надо понимать, в какой терминологии они писали. Это даже не столько касается терминологии выхолощенной, сколько касается понимания сути. Мне кажется, очень важно нам читать святоотеческие тексты именно с отношением послушания, в том смысле, в котором это слово изначально преподносится в святоотеческих трудах — послушание как прислушиваться. У нас послушание — это что? 

— Когда тебе подали морковку вверх ногами, ты идешь и сажаешь морковку вверх ногами.

— Да, но у отцов это внешнее проявление, мы пытаемся копировать его. А суть какая? Мне старец сказал сажать морковку вверх ногами. Я считаю, что это полная ерунда, но я доверяю своему старцу, он меня раньше никогда не обманывал. Из-за этого доверия я знаю, что у него какая-то причина есть дать мне это послушание. Я не считаю, что он сказал сажать морковку вверх ногами, что это божественное откровение — оказывается, морковку надо было всю жизнь сажать по-другому. Нет, я прекрасно понимаю, что это ерунда, я даже не до конца понимаю, зачем он мне это говорит, но я ему доверяю. Это послушание, как услышать и понять, прислушаться к другому человеку. 

Я к тому, что к отцам очень важно прислушиваться. Часто мы, современные православные люди, выступаем с позиции судей, то есть мы начинаем судить святоотеческое богословие. Но явно не дураки были эти люди, которые все это писали, поэтому понять, мне кажется, более выигрышная история. Когда я пытаюсь понимать, что они писали, знаете, если ты в какой-то момент поймешь, у тебя будет пазл складываться, ты понимаешь, о чем ты читал все эти годы. С тем же смирением… 

У меня следующий пост будет про вину. Я сейчас тоже хочу проспойлерить немножко эту историю после смирения. 

Про послушание как умение слушать другого

— Когда мы говорим про послушание, мы должны очень доверять этому человеку?

— Нет, ты не обязан доверять. Послушание — прислушиваться, от слова «услышать». Когда мы говорим о послушании, ты должен понять другого человека, встать на его место, понять его позицию и не осудить его, а услышать. 

В этом смысле послушание родителям, когда подростки приходят на исповедь и говорят: «Я не слушаюсь маму». Особенно смешно, когда парень, слон, приходит такой и говорит: «Я не слушаюсь маму». Ты говоришь: «Я тебе раскрою страшную тайну — ты не будешь слушаться маму. Я тебе гарантирую, что ты всегда и везде не будешь маму слушаться. Нет такой заповеди — слушаться маму».

Потому что на самом деле совсем маленькому ребенку маму надо слушаться, чтобы он не убился нигде. Но потом мамы забывают объяснять ребенку, что послушание — это не выполнение приказов, а это умение разглядеть в другом человеке человека.

Послушание — это вещь обоюдная. Послушание не только у послушника к духовнику, как в нашей монашеской истории, но и у духовника к послушнику. Не только у ребенка к родителю, но и у родителя к ребенку. Мы оба друг к другу прислушиваемся, и родитель прислушивается к ребенку и к его потребностям, и ребенок учится прислушиваться к родителям. 

Допустим, я с мамой не согласен, но я пытаюсь ее понять. Я понимаю, что она хочет мне добра. Мама в этом смысле может помогать ребенку в послушании, она может объяснить — «я знаю, что тебе это не нравится, но я тебе говорю поэтому и поэтому». Постепенно формируется понимание, что родитель — это не просто какой-то человек с другой планеты. У нас у многих подростков этой коммуникации нет. 

Я думаю, что все мы где-то родителей не слушались. Когда ты не слушаешься, но при этом не слушаешься из чувства сопротивления, типа: вот я вопреки. Нет, я вас услышал, я вас понял, но с вами не согласен, я сделаю по-другому, но я вас уважаю, да, я ваше мнение ценю, я вашу заботу ценю — вот это очень важно. 

А сделаешь ты, как он говорит, или не сделаешь — это зависит от того, насколько выстроены у вас отношения и насколько ты видишь целесообразным [так поступить]. То же самое в монашеской истории. Игнатий Брянчанинов говорит, что надо очень внимательно изучать Евангелие, чтобы, когда тебе дают послушание, ты понял, что что-то не так, ты можешь посмотреть — если это Евангелию противоречит, ты это не делаешь. 

— Как это применимо к нашей жизни, к жизни мирян? Потому что когда мы говорим про духовника и послушника, то буквально на каждый шаг, может быть, просили благословения, это одна ситуация. Что такое послушание, когда мы говорим про духовника и современного мирянина? О чем спрашивать, а о чем — нет? Насколько объяснять обстоятельства, каких ждать от священника ответов?

— Мне кажется, это тотальный переворот в отношениях друг к другу, потому что послушание бывает вертикальное, бывает горизонтальное, бывает сверху вниз послушание, обоюдное. 

Допустим, если говорить про священника и человека, который к нему пришел. Если со стороны священника послушание — это увидеть, в чем потребность этого конкретного человека и не подходить схематично к нему. Услышать именно его и ответить именно на его потребности. Со стороны человека — тоже. Я сейчас очень часто вижу потребительское отношение к священникам — я пришел, и вы мне должны.

— «Покупать квартиру или не покупать, вы мне это объясните. Вот эту мне купить или вот эту?» Так?

— Типа того. Или, допустим, я пришел, что-то спросил, а мне ответили не так, как я хочу. И все. Вот это отношение, когда ты не пытаешься услышать священника, почему он это мне говорит? Или вообще понять, что у него на меня сегодня сил и времени нет, поэтому он сегодня такой сухой или нервный и так далее. «Как это я пришла, а батюшка нервный?» А то, что у батюшки рабочий день мог быть с утра… Это про то, чтобы не подходить друг к другу с претензией, а наоборот, пытаться другого человека услышать.

Если говорить об общении вне монастыря… Сейчас даже в монастырях далеко не везде есть такое книжное послушание духовника и послушника. Это сохранилось, скорее всего, в книжном классном виде только в монастырях, где сохранялось преемство. Это в Греции есть некоторые монастыри — монастырь Саввы Освященного, на Афоне есть монастыри, где традиции старчества, именно старчества монашеского, где ты берешь несколько учеников и только с ними занимаешься — два, три или четыре человека.

Мы были в монастыре Саввы Освященного, там какой-то русский монах с высшим образованием. Один наш священник спросил: «Вы каких-то отцов читаете, богословскую литературу?» — «Нет, я читаю только то, что мне говорит читать мой старец». Он говорит: «Как, разве вам не интересно почитать что-то еще?» Он говорит: «Мне интересно, но я все-таки пришел в монастырь быть послушником. Мне старец конкретно говорит: бери эту книгу и читай. Я эту книгу беру и читаю. Весь мой интерес к литературе четко регламентируется указаниями старца». Но сейчас в большинстве монастырей нет такого, потому что это не выросло еще. Нельзя это насаждать со стороны, здесь опять вопрос доверия очень важный.

С мирянами другая история — нам надо друг друга слышать. Не всегда, допустим, нужно требовать от священника быть оракулом, который решит все проблемы, такое не обязательно бывает. Батюшка может быть иногда в каком-то не том настроении, он может чего-то не понимать. И не судить его: типа, раз он мне сказал, или он мне не помог, тогда… У нас такое отношение — мы друг к другу подходим с критикой, мы друг к другу подходим с фигой в кармане, а не с желанием другого человека разглядеть. Это умение разглядеть и услышать — очень важно.

— Мне напомнило сейчас то, что вы говорите, занятия моих детей. Родители приводят ребенка на занятие к тренеру и начинают постоянно спрашивать тренера: «Вы сейчас почему это упражнение делаете? Может быть, вот это более эффективно? Давайте мы все попробуем так». Когда ты находишься на месте преподавателя, хочется сказать: «Слушайте, вы привели ребенка на занятие к этому тренеру, он учит так, как он умеет. Вы или ищите того, кто вам идеально будет подходить, или уж тогда делайте то, что вы делаете. Если мы будем каждое упражнение комментировать, то тренировки не получится». Правильно я понимаю?

— Да, есть такой момент. Вообще, в плане послушания монашеского Иоанн Лествичник о чем говорит? Он говорит: нужно испытать того, к кому ты идешь в послушание, но когда ты его испытал и выбрал в духовники, все, момент выбора закончился. Здесь, конечно, есть некий кредит доверия, когда мы оказываем послушание, мы можем сказать: «Я не понимаю, но этот человек не зря мне это советует». Это тоже важно.

В любом случае, если мы просто поймем, что послушание — это про умение прислушаться, про умение понять другого, то в любой сфере — в сфере семейных отношений, в сфере отношений на работе, в сфере отношений со священником, с духовником — все остальное уже выстроится. Если есть это внутреннее, сознательное стремление услышать другого, то будет все выстраиваться. 

Почему, допустим, в семье тоже есть определенная иерархия послушания? Слово «иерархия» у нас вообще неправильно понимается. У меня контрольный вопрос: «В армии есть иерархия или нет?» 

— Не знаю.

— Все говорят: да. А с точки зрения понятия иерархии, ее не может быть в армии, потому что слово «иерархия» состоит из двух слов: «архе» — начало, и приставка «иерос» — священно. Это переводится дословно «священноначальствование». 

В семье тоже есть некое подобие священства, когда муж, жена и дети, они в таком отражении Царствия Божьего находятся. 

Нет в армии иерархии. Там есть субординация, там есть человеческая порядочность. Там нет иерархии, потому что само слово «иерархия» несправедливо прилагать ни к армии, ни к государству, никуда. Только если государство теократическое, тогда может быть. 

Почему в вопросе послушания говорится, что жена должна оказывать послушание мужу? Потому что муж должен заботиться о жене. Мы читаем, как Господь на Тайной вечере говорит о главенстве, об умывании ног ученикам, это о том, что чем ты главнее, тем больше ты внимателен к нуждам других. Это про послушание другими словами. Прислушиваться не только младший к старшему, но и старший к младшему.

У нас же как бывает иногда, когда мы требуем послушания от своих детей? Мы требуем послушания, а сами к ним не очень прислушиваемся. Потом вырастает ребенок, и вопрос: почему у меня с ним нет контакта? Потому что мы требуем, чтобы мы были услышаны, а попытаться его услышать и понять — это тоже работа, на которую не все решаются.

«Бог хочет с нами искренних отношений». Протоиерей Александр Дягилев — о чувствах и ритуалах в самоизоляции
Подробнее

Про то, как принять ситуацию без отрицания и торга

— Расскажите про смирение. В чем его суть?

— Я расскажу свою историю, как я начал искать все это. Важно, что я в монастыре живу и я постоянно слышу: «Тебе надо смиряться. Тебе нужно больше смиряться». Когда ты слышишь это от людей, у тебя возникает внутреннее желание послать их самих смиряться куда-нибудь далеко. 

— Как говорят, не можешь смирить себя, смири брата своего.

— «Смиренным можешь ты не быть, но брата ты смирить обязан». Да-да. Естественно, я думаю, почему так много говорят про смирение. Начинаю читать у отцов, понимаю, что что-то там не то — то, что я там читаю, и то, что мне здесь предлагают, это разные вещи. Потому что они пишут про то, что смирение дает свободу, оно дает радость, оно дает внутренний подъем. А то смирение, которое от меня требуют на словах зачастую — это забейся в угол, прикинься ветошью, не отсвечивай, замолчи и вообще не вякай, не высовывайся. И ты понимаешь — диссонанс.

— Ты никто, и имя тебе никак, и не отсвечивай, да.

— Да. По большому счету, когда ты слышишь от кого-то «смиряйся» в церковной среде, это часто не про добродетель, а про то, чтобы ты был мне безоговорочно послушен, даже не то чтобы послушен, а «стал таким идеальным, чтобы меня не раздражал», как-то так, наверное. А то ты тут ходишь со своими потребностями, еще с характером, вообще ужас. 

Я просто понял, что реально у отцов это очень позитивная тема. А то, что обычно у нас предлагается на словах, непонятно. Я не понял, что конкретно делать. Я осознал, что если я пойму, что делать, какие шаги предпринимать, то я, может быть, начну понимать эти последствия смирения, когда у тебя в жизни все выстраивается, все классно. Я начал спрашивать умных дяденек, когда мне начинали говорить: «Тебе надо смиряться», — я сразу говорил: «Ок, я готов. Что делать?» Мне все говорили: «Ну, читай отцов, там все написано». 

Говорю владыке Тихону, тогда еще духовнику монастыря: «Я, может быть, с ума сошел, но мне хочется смиряться. Мне никто не может объяснить, что делать». Он говорит: «Почитай Иоанна Лествичника, там должно быть». Я, как честный монах, пошел читать Иоанна Лествичника. У него про все добродетели есть, что конкретно делать. 

С добродетелями тоже есть такая тенденция — люди очень любят говорить про добродетели как про состояния. Состояние — это последствие добродетели. Когда мы говорим про смирение, душевный мир глубокий и неотъемлемый — это последствие, ребята, а перед этим есть доброделание. В каждой добродетели очень важно понять, что делать-то, чтобы состояние потом когда-то пришло потихоньку.

— Как хорошая хозяйка — это сытые дети, довольный муж, чистый дом. 

— Вот-вот. 

— А что надо тут вымыть, там приготовить — не рассказывается.

— Часто это повод ничего не делать. Ты говоришь: христианская любовь — это такое состояние, когда ты всех-всех-всех любишь. Дальше, как продолжается мысль? Я всех не люблю, это не для меня, это для высоких святых. Я признаю, что это круто, но я буду на всех орать. 

То же самое со смирением. Смирение — это такой душевный мир, когда ты с миром. «Ок, — говорю, — что делать?» Непонятно. Мы говорим про смирение, а реально никто не знает, что делать. По факту добродетелью этой мало кто занимается, и если занимается, то на ощупь. Опять же, говорить про какие-то внешние формы, потому что у святых мы читаем, как внешне проявляются добродетели, но что конкретно у себя требовать? 

Я прочитал у Лествичника — это единственная добродетель, про которую он ничего не пишет. Он пишет: это очень классно, очень круто, но собрались мы с отцами и начали выяснять, что такое смирение. Один сказал то, другой сказал это, все высказались. «Я всех послушал и понял, что я не услышал, что такое смирение. Что это такое? Я и сам не знаю, поэтому молитесь, Господь вам откроет». Я такой — «Ну, спасибо». Вот четкая инструкция. 

Знаю, что в Греции в монастырях, где есть преемство, оно передается на опыте. Там не всегда надо объяснять эту информацию, ее вербализировать. Человек живет рядом со старцем, и он опытом понимает. У нас, к сожалению, сейчас таких опытных людей мало, и нам хорошо бы понимать какую-то инструкцию. 

Я задался целью. Я месяцев девять, наверное, — понятно, что не все время жизни — активно старался найти, что делать конкретно. Пришлось собирать по крупицам, на самом деле. Очень раскидано, широкими мазками. 

Смирение — это одна из тех добродетелей, про которую отцы часто не пишут конкретики. Они, видимо, учили друг друга, и они пишут о свойствах, о последствиях, о том, как отличить правильное от неправильного. Чтобы отличить правильное от неправильного, надо что-то начать делать. Мне сложно сказать, как это сформировалось, потому что у меня в июне буквально сложился пазл — щелк! — в голове. Все, что было начитано…

— Нашли?

— Да! Просто, как у Архимеда в ванной: «Эврика!» — и все. Я сразу попытался это делать. Понял, что это очень классно работает. Я могу сказать, что это было почти два года назад. В июне закончится два года, как я эту тему понял для себя. Могу сказать, что на протяжении всего этого времени ни разу у меня не было, что я попытался бы поступить по этой инструкции и пожалел бы об этом. Всегда только для меня лично позитивный исход.

Эта инструкция состоит из трех шагов — четких, конкретных и понятных. 

Первый шаг — это принять ситуацию как данность. Здесь зачастую мы все стопоримся, потому что мы пытаемся ее оценивать — нравится, не нравится, хорошо, плохо, так не должно быть. Почему это со мной? За что мне, такому замечательному, такая фиговая жизнь? И так далее. 

Мы начинаем оценивать ситуацию, не соглашаться с ней, мы пытаемся, внутренне у нас идет отторжение. Вместо того чтобы в этой ситуации что-то делать, мы эту ситуацию саму максимально, как можем, отвергаем. В психологии это есть — те вещи, которые нам непонятны и неприятны, принимаются через стадии принятия: отрицание, гнев, торги, депрессия и принятие. Если ты сопротивляешься, так и будет. 

Первый шаг смирения очень крутой — ты все эти стадии пропускаешь и сразу переходишь к принятию.

— Возможно пропустить эти стадии и сразу перейти к принятию?

— Кто как говорит. Они могут очень быстро пройти. Это, наверное, то же самое, но я это называю — обойти, потому что я лично по своим ощущениям, когда чувствую, что чему-то сопротивляюсь, я сразу пытаюсь принять. Мне кажется, что я не прохожу по всем этим ступенькам, это мой опыт.

— Я прерву и скажу, что мы много писали на «Правмире» про разные ситуации, связанные с отрицанием диагноза, когда нужно сложное лечение. Мы много раз говорили с людьми, которые очень долго находились в стадии отрицания и торга, и в итоге они пропускали самое важное время для лечения. 

Я знаю, как это было у Олеси Деснянской, психолога и сотрудника фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Она рассказывала, как поняла, что у нее лейкоз. У нее были какие-то симптомы, температура и другие, и она просто села, проанализировала их. Дальше она собрала вещи, села в машину, приехала в больницу и сказала: «Здравствуйте. У меня по всем симптомам лейкоз». Ее моментально госпитализировали, отправили на пересадку костного мозга через какое-то время. Сейчас она находится в длительной ремиссии. 

Мы с ней много говорили про то, что если бы она долго тянула, ходила к одним врачам, другим, перепроверяла, оттягивала бы сам визит к врачам, то, может быть, все было бы очень плохо. Это примерно про такое принятие?

— Да. Вообще, я понял, у меня авторское понятие выработалось со временем. Смирение — это умение действовать, исходя из принятия ситуации. Потому что мы зачастую действуем, исходя из отрицания ситуации, мы действуем вопреки. А этот принцип, слабый и сильный, никто не отменял — действительно нужно уметь быть гибким, уметь принимать то, что происходит. 

Кстати, отцы говорят, что смирение похоже на плодородную почву, которая принимает в себя все, а прорастает только живое, прорастает только то, что должно прорасти. Все, что в почву ни закопаешь, она все примет, а из нее прорастает только полезное. 

Любую происходящую ситуацию важно принять. Мне писали, что это называется категорическим принятием, как-то так. Но это только первый шаг, потому что у смирения всего три шага. Если сделать один или два, оно не работает, по моему личному опыту, по опыту людей, с которыми я общаюсь. 

По поводу первого шага есть интересное объяснение: если мы представим себе нашу жизнь как череду задач. Бывает, что у нас появляется задача, мы сразу пытаемся ее решить, у нас появляется уравнение с десятью неизвестными. Но проблема в том, что перед тем, как писать решение задачи, обычно пишется что?

— Условие.

— Обычно пишется условие, «дано». Пока мы не прописали «дано», у нас куча неизвестных. А как мы прописали «дано», у нас «x=3»; «y=7»; «z=5». Может быть, этот результат, который получится, будет не самым приятным для нас, но он будет. Потому что пока ты не смиришься с тем, что у тебя каждая переменная имеет какое-то конкретное числовое значение, ты не сможешь решить этот пример. Хорошее объяснение. 

Если мы говорим про первый шаг, очень важно понять: да, ситуация сложилась. Или со своим грехом, допустим: да, я согрешил. Со своей страстью: да, у меня есть такая страсть. Это уже есть, это данность. Хорошо, плохо, оценочное суждение откладываем.

Про смирение как действие

Дальше надо задать себе два вопроса. Первое — что я могу сделать в этой ситуации. Второе — что я не могу. Отвечаешь на один вопрос, ответ второй получается автоматически. 

Второй и третий шаг четко связаны с тем, что у тебя начинает по-другому работать сознание. Ты когда принял ситуацию, ты ее не отвергаешь, ты не тратишь силы на сопротивление, а пытаешься уже в сложившейся ситуации что-то сделать.

Второй шаг — это сделать то, что ты можешь. Реально, трезво посмотреть, что я могу сделать в этой ситуации. 

Третий шаг — остальное отдать Богу. 

Это даже в мелочах заметно. 

Я для себя понял в какой-то момент, что смирение — это не бездействие, а обязательно действие. Твое молчание и терпение тоже может иметь место в смирении, но только когда это необходимое действие. Что я могу сделать? Я могу промолчать, я могу потерпеть. Допустим, я понимаю, что это объективно, сейчас от меня это требуется. А когда-то я должен действовать.

У меня был случай яркий. Наши ребята ездят к инвалидам в колледж, я занимаюсь просветительской работой, молодежкой. Там есть одна девочка, у которой начали отказывать органы, начиная с ног. Врачи сказали, что вообще непонятно, насколько быстро это все будет развиваться, может быть, годы, а может быть — за год она может быть парализована. В это время как раз от нашего монастыря несколько сотрудников поехали в Бари, нам спонсор один оплатил поездку. Время от времени появляется такой человек, который из разных монастырей и храмов отправляет людей. Наша молодежь знала, что эта поездка будет. 

У этой девочки было очень жгучее желание хотя бы раз съездить к Николаю Чудотворцу в Бари. Тут эта вся история началась, она расстроилась, что она хотела и теперь не сможет поехать. А тут эта поездка у нас в монастыре, вдруг получится? Мне девчонки говорят: «Спроси». Я подошел к отцу Иоанну, он тогда был и.о. наместника, говорю: «Батюшка, так и так, вот ситуация — девочка, парализация, непонятно, возможно, через полгода она уже не сможет никуда поехать». Он говорит: «Мы уже все документы отдали, это будет сейчас сложно. Давай подключим московских врачей, есть знакомые, они с ней поработают, все замедлится, и она сможет через полгода поехать». Я говорю: «Ок». Я спросил, все, что мог, сделал. 

Но через два дня, помню, это было на память Михаила Архангела и прочих Небесных Сил бесплотных, этот спонсор пришел к нам на службу. Я его увидел и понимаю, что вот есть возможность спросить еще организатора — самый большой вопрос был в том, корректно ли будет напрягать человека. 

Если я начну «смиряться» в кавычках, типа, ничего не делать, «тебе же сказали уже два дня назад, ну, смирись, сиди и молчи» — в попсовом восприятии смиряться. Я понимаю, что здесь какая-то неправда, потому что я могу подойти и спросить, за спрос денег не берут, сильно не бьют, если что. С меня не убудет. Да, это неудобно, да, это дискомфортно. Я с этим спонсором никогда в жизни не разговаривал, не общался, но я могу? Могу. 

Я подхожу к отцу Иоанну, говорю: «Батюшка, так и так, помните, мы с вами позавчера разговаривали, но если можно, я подойду, спрошу». Он: «Да, конечно, точно! Давай, точно, подойди». Я подхожу к этому спонсору, объясняю ситуацию, а там даже два места нужно, потому что девушка в коляске, нужен сопровождающий еще. Я говорю: «На двух человек…» Он говорит: «Да, без проблем. Там сейчас с документами срок заканчивается, в течение двух дней нужно будет документы сделать. Все организуем». Эта девочка съездила к Николаю Чудотворцу, такая довольная была! Слава Богу, все получилось!

Я тогда понял интересную вещь, что у нас смирение часто понимают как бездействие. Смиряйся, то есть не делай ничего. А здесь на самом деле смирением было сделать. Да, это, может быть, оказалось несколько дискомфортно, но я понимаю, что я могу. Бог не должен за меня был в этой ситуации делать то, что могу я. 

После этого у меня закрепилось понимание, что смирение — это действие, обязательно действие. Но действие исходя из принятия ситуации. Сделал то, что можешь, а остальное отдал Богу. Сколько в жизни бывает ситуаций, когда ты можешь очень мало, но ты делаешь то, что можешь, а остальное говоришь: «Господи, дальше я не могу, дальше Ты». И Господь реально все устраивает, главное, чтобы были все три пункта.

— Спасибо большое, это, с одной стороны, очень понятная и простая инструкция, с другой — надо ее действительно осмыслить, обдумать и к ней, может быть, еще не один раз вернуться. 

— Еще один момент очень важный, я специально не говорю: «Все, что можешь, сделай». Потому что «все, что можешь» — это такое настроение, которое может к неправильному невротичному состоянию человека привести, он будет думать: «Все ли я сделал или не все?» Сделаешь не все, Господь за тебя доделает, главное, честно, по совести, делай то, что, тебе кажется, ты можешь в этой ситуации. Вот и все. 

— Интересно, если бы отец Иоанн сказал, что нельзя подойти к этому спонсору и попросить о дополнительном месте, как бы вы поступили?

— У меня есть монашеское представление о послушании. Знаю, что Господь очень уважает его и ради послушания Сам как-то действует. Я же не ведаю, как Бог эту ситуацию видит, поэтому я волю Божью пытаюсь рассматривать по таким приметам — я подхожу к тому, кто ответственный за меня, спрашиваю, а дальше уже делаю. Как монах я не имею права делать это самовольно. 

То же самое, я считаю, и в рабочих отношениях, неважно, это даже не в монастыре, если есть некая субординация и что-то касается работы, иногда хата горит, понятно, приходится принимать решение самостоятельно, но это редкий случай. Если есть возможность спросить, если есть возможность сначала уточнить у руководителя что-то по работе, надо это сделать. В монастыре у тебя вся жизнь такая. Есть какие-то вещи, которые я имею право делать без спроса. А есть вещи — подходить к спонсору и предлагать ему взять от монастыря людей, я без благословения наместника не имею права. Просто элементарное такое, мне кажется, понимание устройства отношений. Я это делаю по укладу правильному.

Была ситуация в монастыре, тоже очень яркая. Я ее не хочу всю рассказывать, но она была связана с просветительской работой, когда нас поставили в партнерство с одним человеком и он в какой-то момент… Его поставили старшим, но с условием, что я буду заниматься своими делами, он у меня не будет ничего менять кардинально, ограничивать и так далее. Он начал потихонечку у меня забирать — воскресную школу забрал, подростковый клуб, который мы только создали, уже непосредственно перед запуском, еще какие-то вещи. 

Я понимаю, что я могу пойти к наместнику жаловаться, но формально он мой начальник, и он имеет на это право. Это ему наместник сказал так не делать, но это он должен выполнить послушание наместника, он его не выполняет, это его ответственность. Он мне говорит, чтобы я отдал то-то и то-то. Понятно, что он не враг народа, он все-таки будет пытаться детей учить христианству, плохо учить. Я как человек с определенным опытом этой работы понимаю, что совершенно не рабочие у него в голове инструкции, как он будет это делать, что детям будет скучно, но опять же — это его ответственность. Он за это отвечает. В этот момент я понял, что единственное, что я могу сделать, это понять, что надо молиться. Я в этот момент реально не мог прыгнуть через голову, это было бы неправильно. Это не то, что я должен делать, это не смирение. 

Господь разрулил все, причем так, как я бы сам никогда не подумал. Если бы я сам пошел что-то выяснять, думаю, что все было бы совсем по-другому. Такое неоднократно в жизни происходит на самом деле.

— Такое чудо послушания, награда за послушание.

— Да. 

Про вину, ответственность и грех

— Вы начали про чувство вины говорить. Я не могу к этому не вернуться, потому что к нам очень много вопросов приходит про то, в чем отличие покаяния вообще от этого чувства вины, самокопания и желания себя сгрызть. 

— Я сейчас об этом буду писать. Специально сейчас прошерстил Библию, где у нас в синодальном переводе написано «вина». У меня очень много вопросов к переводчикам синодального перевода, очень много вопросов. Я бы некоторым людям хотел бы просто посмотреть в глаза, потому что это просто недобросовестно в некоторых местах. 

Когда переводится словом «вина» слово «беззаконие». Беззаконие и вина — это разные понятия. Да, неправедность, но неправедность и вина — это разные понятия. Слово «грех» переводится словом «вина». Зачем, если есть прекрасное слово «грех»? Его тоже плохо понимают, о нем тоже придется писать, но все-таки вина и грех — это разные вещи. Когда я читаю в синодальном переводе Библии слово «вина» на месте этих трех слов, у меня вопросы к переводчикам очень серьезные, потому что это уже интерпретация, это недобросовестный перевод. Есть просто моменты, я специально сейчас прошерстил, причем эти моменты не редкие, в Ветхом Завете, по крайней мере, не редкие. Вопрос, вроде переводили даже разные люди, почему так?

Мы сейчас начали в древнегреческом искать, вообще, есть ли такое слово «вина», которое отражает наше современное понятие вины. 

Сегодня с подростками пытались сформулировать, в чем соль современного понятия вины, когда говорят — «виноват». Очень хорошая формулировка была — когда ты виноват, тебе должно быть грустно от этого. Хорошее, очень понятное объяснение. Мы этого и ждем, когда человек чувствует себя виноватым, он должен грустить. Нет такого настроения, нет такого понимания ни в Библии, ни в восточном святоотеческом богословии. 

На Западе culpa — «вина» есть, в западном мышлении, но в восточном такого понятия «вина, моя вина» — нет. Даже в богословии западном, классическом тоже нет — это уже более поздняя история, ближе к концу первого тысячелетия начинает культивироваться. На Востоке есть понятие по-церковнославянски.

Что такое «вина» по-церковнославянски? Не помните? Виновник торжества — это что значит?

— Не знаю.

— Это не значит, что он виноват в торжестве, это значит, что он — причина.

Христос часто в славянских текстах называется виной нашего спасения — причина нашего спасения. «Вина» — это «причина» по-церковнославянски. У отцов греческое слово «вина» – это «причина». И второе понятие — «ответственность», второе значение. Там есть «вина» в значении «виновен», но там, где вина перед законом. Есть формы, перед которыми ты виноват, то есть ты нарушил форму. Нарушил — получил по сопатке. Украл — иду в тюрьму, все логично. Но этого понятия, что ты виноват, в смысле, что ты должен чувствовать себя плохо после этого, его не существует в святоотеческом богословии. 

Отцы навязывают чувство вины – да, они навязывают чувство вины, но не это, потому что слово «вина», которое мы сейчас используем, оно вообще никак не сочетается с тем, что используется у отцов. У них как раз вина — это либо причина, либо ответственность. Причем слово «ответственность» прямо попадает почти всегда в десятку. Вы можете заменить слово «вина» на слово «ответственность» в любом словосочетании — вы попадете именно в то значение, которого от вас ждет Писание или святоотеческий текст.

«Видеть свою вину в каком-то грехе» — «видеть свою ответственность в каком-то грехе». Я сейчас совершенно не додумываю. 

Это я к чему? Постмодернизм — это переинтерпретировать, а я вижу, что у отцов изначально уже есть тот смысл, который нас не закабаляет, а освобождает, наоборот. Когда ты понимаешь, что вина — это ответственность. Вина, конечно, связана с покаянием, когда ты осознаешь свою ответственность перед Богом, не пытаешься объять необъятное и после какого-то греха считать себя хуже всякой твари. 

Ты понимаешь конкретно: моя ответственность в этом и в этом. Вот тогда ты можешь пойти покаяться, тогда действительно начинается нормальное покаяние, и ты действительно чувствуешь себя виноватым, но не в значении современном, а в значении том самом, святоотеческом. Когда ты это понимаешь, просто начинаешь читать отцов про вину, и ты видишь, насколько конструктивно и точно они пишут. Но мы подходим со своими понятиями, которых просто не существует в святоотеческом богословии. Да, это понятие нового времени. Отцы так не мыслили — это просто переворачивает сознание.

У нас почему появилось это представление? Потому что в западном богословии это понимание вины очень сильно развилось, особенно в период после разделения Церквей. К нам оно тоже проникло в синодальный период со всей этой схоластикой, потому что представление о Боге, об отношениях с Богом как о юридических отношениях в первую очередь и о том, что Бога можно обидеть и Бог не может никак справиться со Своей обидой, Ему обязательно нужна сатисфакция… Именно эти отношения с Богом, они рождают это понятие вины, потому что католическое понятие вины — это грех. 

В грехе есть две составляющие в классическом католическом богословии: вина и наказание за вину. Эта вся история с индульгенциями почему была? Потому что тебе в покаянии снимается вина, а наказание не снимается — ты перестаешь быть плохим вроде как, но тебя еще надо наказать. И к нам эта вся история схоластического богословия очень сильно начала проникать в синодальный период, когда у нас многие иерархи учились в западных латинских католических школах. 

Православие все равно пробивалось, как трава через асфальт, но очень было много засилья схоластического, с чем наш владыка Иларион, наш покровитель монастыря, очень сильно боролся в начале XX века, чтобы уходить от этой схоластической схематической истории с восприятием Бога и с восприятием духовной жизни. Понятно, что это понятие вины нам навязано якобы из христианства, но на самом деле это западная, абсолютно не наша история, она не восточная, она не православная. 

Самое интересное, что в протестантской модели мышления тоже нет этой свободы, которая есть в православном святоотеческом богословии, потому что протестантское мышление — это та же самая система координат, что и католическая, только с противоположным знаком. Отсюда идет эта попытка максимально сблизиться с Богом, типа, Иисус — твой друг, Иисус — твой кореш, все такое, серьезно, даже так употребляется в некоторых течениях. Почему? Отчаянное подростковое желание сделать вопреки. «Ты виноват перед Богом, а я вот нет, и всем докажу». 

В православии совершенно другая система взглядов на жизнь и на Бога, она очень живая, не линейная, не схематичная и объемная, и понятие вины в православном богословии совершенно не связано с латинским culpa, а означает именно ответственность, а это совсем другое настроение. 

Про отрицание ковида и плоды духа

— Я бы сейчас хотела задать только один вопрос и уже не занимать больше ваше время. Сейчас очень много вопросов приходит про ситуацию с коронавирусом и про реакцию некоторых людей на нее. Нам пересылают: «Старец такой-то сказал, что это все ерунда», — и так далее. Очень много спрашивают, как относиться к таким высказываниям. Сейчас уже понятно, что все это серьезно, что очень у многих замечательных священников довольно сложная и тяжелая ситуация со здоровьем. Коронавирус подтвержден у отца Александра Шаргунова, отец Дмитрий Смирнов госпитализирован. Как относиться к таким фразам?

— Мне кажется, надо вспомнить про то, что апостол Павел пишет про плоды духа. Господь в Евангелии говорит, что пророков вы узнаете по плодам. Апостол Павел очень по-доброму рассказал, что это за плоды. В Послании к Галатам он пишет: «Плоды духа: любовь, радость, долготерпение, доброта». 

Доброта — это еще одно слово для разбора, потому что у нас многие не представляют, что такое благость. «Доброта, милосердие, вера, кротость и воздержание». По этим критериям можно посмотреть. Человек, который ругается и всех проклинает — он что-то как-то не очень. Но веру не проверишь, а по остальным пунктам как-то не очень сходится. Плоды духа показывают, насколько человек духовный. Мы имеем право, здесь никакого осуждения нет — мы имеем право судить по плодам, слушать человека или не слушать. Мы, может быть, его осуждать не будем, но слушать или не слушать, мы имеем право судить и другим тоже говорить. 

Об этой проблеме можно много рассуждать, но если говорить в контексте того, о чем мы сегодня говорили, мне кажется, здесь как раз проявляется это несмирение. Я буду максимально отрицать: «Ничего этого нет, все это неправда, все вокруг враги, ничего не понимают, я один умный». В ситуации смирения Бог не может посрамить, не может. Поэтому даже если ошибемся в чем-то, но будем адекватно воспринимать ситуацию и честно, по-христиански в ней действовать, то Господь нас все равно выведет добрым последствием, потому что в любом случае, когда ты отрицаешь сложившуюся ситуацию — это уже не смирение.

Да, мы говорим, проблема есть. Да, в этой ситуации мы должны сделать то, что можем, остальное сделает Господь, то, что от нас не зависит. Даже пускай кто-то нам о чем-то наврал, и ситуация не настолько страшная, как, может быть, нам о ней рассказывают. Но опять же мы не можем это проверить, у нас нет инструментов, поэтому тут либо мы принимаем сложившуюся ситуацию с этими карантинами, с этой невозможностью ходить в храмы и так далее, либо мы действуем из внутреннего противления.

Но опять же, если возвращаться к внимательному чтению отцов, это внутреннее противление всегда очень четко связывается с поведением денницы. Гордыня — это что? Это противоположность смирению. Это внутреннее противление, действие не из принятия ситуации, а из сопротивления. Это всегда драматично, это всегда не в Духе Божием. 

Я понимаю, что я сам не идеальный, но я, по крайней мере, стараюсь себе напоминать, когда у меня начинается сопротивление: «а вот нет, вот вопреки, все вокруг неправы, а я один прав» — я себя торможу. Я вспоминаю, сколько раз я ни пытался поступить по смирению, понятно, что это пока деятельность, это еще не состояние, я еще не смиренный человек, но, по крайней мере, у меня есть некое умение действовать в ситуации. 

Я помню, что во всех этих ситуациях, когда ты смиряешься, всегда Господь очень явно помогает. Пока за два года, что я осознал эту инструкцию, у меня не было ни разу, чтобы я поступил вот так, по этим трем пунктам, и у меня что-то не сложилось. Все может сложиться вообще не так, как ты думаешь, но все в итоге будет хорошо. Может быть, не так, как ты думаешь, но только хорошо. 

— Спасибо вам огромное! Интереснейший разговор, я очень надеюсь, что мы его продолжим. Подписывайтесь на инстаграм отца Андроника, там бесконечное количество интереснейших постов. Я надеюсь, что мы будем продолжать. Спасибо вам большое!

— Спасибо, что пригласили. Христос Воскресе!

— Воистину Воскресе!

Редакция приносит извинения о.Андронику за допущенную в лиде ошибку.