«Большой страх объединяет людей, мелкий — разъединяет». Чего стоит бояться?

Иногда кажется, что страх везде. В последнее время к обычной палитре наших тревог добавились новые, совсем нешуточные.

• 

  Юлия ЧернявскаяПрофессор, кандидат культурологии, литератор
   

Мы боялись вируса — и карантина. Боялись ходить на работу — и потерять ту работу, на которую боялись ходить.

Боялись того, что, заразившись вирусом, не попадем в больницу. И того, что попадем, — а там уж точно заразимся. Еще боялись, что в больнице откажут в плановой операции или химиотерапии.

Мы боялись, что нас обманывают с истинными цифрами заболевших, — и едва ли не больше боялись узнать эти цифры.

Боялись смерти — своей и близких. А потом начали шарахаться от тех, кто переболел коронавирусом. От самых безопасных сейчас людей.

Боялись заразиться — и надеть маски. Особенно чиновники во время совещаний на высшем уровне или на параде.

Мы боялись людских скоплений — а еще не пойти в церковь на праздники. Некоторые боялись своего страха и маловерия и преодолевали себя. Другие боялись прогневить Господа. А кое-кто из особо одаренных считал, что именно Он наслал на нас эту напасть. Такого Бога трудно любить, но легко бояться. Для иных людей боязнь важнее любви. Болели и те, и другие одинаково.

Страх за то, что дети подхватят «корону» в школах, сменился страхом, что их аттестуют по совокупности оценок за три четверти. И беспокойством за то, с кем оставить их, когда вы уходите на работу. В том случае, конечно, если еще ее не потеряли.

Всего, чего мы боялись за три последних месяца, не перечислишь. И это был настоящий, хоть и разноречивый страх. Кроме, разве что, чиновного.

Хотя вирус никуда не ушел, а прирост зараженных примерно таков, как в начале месяца, многие устали бояться. На улицах все меньше людей в масках, молодые целуются, старушки судачат на тесных скамейках утром, а девчонки занимают их место по вечерам.

Что же случилось? А все просто. Экстраординарное становится привычным. Так было даже на войне, где ужас постепенно переходил в режим повседневности. Мы выбираем знакомое, отмахиваясь от незнакомого и, возможно, смертельного. Мы запихиваем коронавирус на периферию сознания и возвращаемся к своим обжитым опасениям.

Главное из них — боязнь, как бы чего не вышло. Из чего она складывается?

Во-первых, из трепета перед начальством, кого бы мы им ни считали — от менеджера среднего звена, если ты — в низшем. И до Господа Бога. Ведь для кого-то и Бог — начальник. Вероятно, для тех же, для кого и начальник — Бог.

Во-вторых, из неверия в себя. Эти «во-первых» и «во-вторых» связаны.

Казалось бы, истинная опасность нас встряхнула. Казалось — чего еще можно бояться, когда каждый встречный на весенней улице может закашляться — и тем самым поставить под вопрос твою жизнь или жизнь твоих близких? Казалось бы, мы об этом говорим честно и без обиняков. Мы активно пишем об этом в соцсетях, а те, кто не пользуется ими, — делится своими бедами, опасениями и недовольством на той же лавочке. Или по телефону с подругами. Люди обрели голос, поняв, что большой страх — один на всех. Вирус не щадит ни госчиновников, ни оппозицию; ни банкира, ни бедного сельчанина; ни армию, ни жителей дома престарелых, ни ОМОН и милицию — ни тех, кого они задерживают. Они могут попасть в одну палату в «инфекционке».

Большой страх может парализовать, а может освободить. «Мы никогда не чувствовали себя такими свободными, как во время немецкой оккупации», — писал Сартр. Он написал это, на своей шкуре ощутив, что такое лагерь для военнопленных и как опасна помощь Сопротивлению.

Потому что свобода — это не лаковая коробочка с благами, которую тебе дает кто-то, у кого ее завались. Свобода — это всего лишь право личного выбора. Иногда неудобное и даже мучительное, но свое. Свободу нельзя отнять, нельзя переврать и нельзя получить со стороны.

Казалось бы, лесть, послушание никому не нужным правилам, мелкое вранье и трусливые экивоки сгинут перед этим настоящим страхом. Казалось: все увидели, наконец, ложь и бессилие тех, кого мы привыкли считать сильными мира сего. Глиняные ноги колоссов. Казалось, мы поняли, что так больше нельзя.

И что? А ничего.

Ведь есть еще и маленький страх, и он застит глаза и голову сильнее, чем большой. Потому что, простите за тавтологию, он не настолько страшный. Большой страх объединяет людей, мелкий — разъединяет.

В самом деле, думает человек, пребывающий в состоянии мелкого страха, сколько раз в жизни бывает война или пандемия? Вдруг да меня не зацепит? А вот если я не выполню распоряжений вышестоящего — зацепит, как пить дать. Премию снимут, а может, уволят. Может, конечно, и не уволят, всех ведь не уволишь. Но как бы чего не вышло…

Потому если мое начальство сидит без маски, я уж никак не смогу надеть маску. Если оно будет называть пандемию «психозом», то и я должен вовремя поддакнуть: «Психоз, настоящий психоз…»

Потому я пойду на никому не нужное собрание, где буду бояться до дрожи в коленках, — и все вокруг тоже будут бояться, но все мы бодро отрапортуем о проделанной работе. А две следующие недели будем выискивать и фиксировать в уме реальные или мнимые признаки недомогания.

Я пойду на парад и на субботник. Потому что иначе мысль «как бы чего не вышло» меня загрызет. Нет, не санкции, реальные или мнимые, а именно мысль. «Смерть чиновника» чеховскую помните? Вот-вот.

Сколько людей заболело и умерло из-за этих мелких «номенклатурных» страхов?

Бояться серьезного не стыдно. Стыдно бояться и потому не делать того, что должен: заботиться о близких, помогать медикам, носить передачи в больницу, заниматься волонтерством, писать правду. Исполнять нужную, а не вымышленную работу. А особенно стыдно идти на поводу у мелкого страха. Если уж падать — так с хорошего коня, а не с ослика Иа-Иа.

И вот тут как раз вступает в действие второй механизм. Для того, чтобы не испытывать мелкого страха, необходима хоть минимальная вера в себя. Например, в то, что ты и вправду ценный работник и тебя не вышвырнут на улицу за то, что ты не пошел на парад. А если и вышвырнут — ты найдешь себе другое место. Или, приложив усилия и мозги, переквалифицируешься. Или сделаешь профессией то, что хорошо умеешь: да-да, будешь класть плитку вместо того, чтобы сидеть в конструкторском бюро, прострачивать платья вместо того, чтобы строчить отчеты. Много вариантов, на самом деле, хотя они не каждому по душе и далеко не все легкие и приятные.

А трястись перед начальством, как осиновый лист, — что, легко и приятно? А бояться дать даже анонимный комментарий по вопросу, который для тебя жизненно важен? А поставить свою фамилию под петицией, с которой согласен? Или, напротив, автоматически по запросу вписать свою фамилию в общий ряд избирателей, которые на самом деле никого не избирают.

Кивать в унисон словам того, кого ты не уважаешь.

Проглатывать хамство вышестоящих.

Исполнять не то, что нужно для дела, а то, что нужно для отчета.

С готовностью пополнять собою комиссии, в деятельность которых ты не веришь. Не обязательно из боязни или жажды «плюшек», но из того, что иначе тебя не сочтут достаточно лояльным или значимым. Бывает и такое, и нередко.

Не сметь сказать, не сметь промолчать, не сметь перечить, настаивать на своем, вообще ничего никогда не сметь.

Думать: пустяки, дело житейское. Все так поступают, тысячи других.

Так легче, конечно, но не сказать, чтобы приятно. А приятно — расправить плечи и наконец-то решить самому. Для этого надо ощутить себя ценностью, личностью, а не просто человеко-единицей — такой, как тысячи других. Среди этих тысяч, кстати, тоже личности. И многие из них тоже хотят расправить плечи, но повязаны своими маленькими страхами. Пора разорвать этот порочный круг. И начинать надо с себя.

Некоторые считают, что коронавирус послан нам как кара. Некоторые — что это предупреждение. Мне кажется, он вошел в нашу жизнь для того, чтобы мы поняли, что по-настоящему ценно: жизнь, мужество, долг, любовь, помощь и свобода. Чтобы осмелились наконец бояться только того, чего стоит бояться. Чтобы расправили плечи. В будущее вернее идти с хорошей осанкой.

И помните — вы идете по этому пути не в одиночку.