ПОЛЬСКИЙ ФРОНТ И КИТАЙСКАЯ АНАША

Обзор самарских газет за май 1920 года: отпор польским панам, Союз персидских граждан и курорт на Красной Глинке

Историк Михаил Ицкович изучил выпуски газеты «Коммуна» столетней давности и выяснил, какова была информационная повестка Самары в мае 1920 года.

«За нашу и вашу свободу!»

В мае 1920 года в самарской прессе властно доминирует внешнеполитическая повестка: начинается советско-польская война. Основные лейтмотивы в текстах о войне таковы: во-первых, «вероломное нападение польской белогвардейщины» (из номера от 15 мая) случилось как раз в тот момент, когда Советская Россия только-только начинала переходить от войны к мирному хозяйственному строительству. Но, раз уж на нас напали, мы обязаны дать отпор. Читатели должны понимать: чем скорее победим в войне, тем скорее закончится осточертевшая всем разруха и наладится нормальная жизнь.

Во-вторых, всячески подчёркивается, что война идёт не против польского народа, а против господствующих классов Польши, от которых страдают и сами тамошние рабочие и крестьяне. Рассказывается о забастовках, восстаниях и дезертирстве солдат «в тылу у польских панов», а польский фронт нередко именуется «шляхетским фронтом» (22 мая). Актуализируется старый лозунг польских повстанцев XIX века «За вашу и нашу свободу!», но теперь Польша и Россия меняются местами: первая становится душителем свободы, вторая – её глашатаем, только уже «не в узкой, не в либеральной, а в пролетарской форме» (5 мая).

Теперь польское правительство, являющееся «простой игрушкой Антанты», по указке своих господ борется с русской революцией и одновременно ведёт захватническую войну «с москалями, т.е. с русским народом, который ей хочется закабалить», с Россией как таковой (23 мая). В России же противостояние внешнему врагу ставит в повестку дня вопрос о гражданском мире и национальном единстве: вокруг большевиков, защищающих территориальную целостность страны, объединяются в том числе и те, кто раньше был их противниками. Руководство партии меньшевиков в своей декларации призывает «признать дело обороны против нового нашествия делом общенародным, делом всех партий» (16 мая).  Красноармейцы-дезертиры и военнопленные белые офицеры раскаиваются в своих преступлениях «перед революцией и народом» и просят отправить их на войну с Польшей (29 мая).

«Есть ещё порох в пороховницах»

Не остаётся в стороне и далёкая от «шляхетского фронта» Самара. 16 мая в городе происходит расширенное заседание местного Совета, где один из героев февральского обзора, командующий Заволжским военным округом Николай Авсентьевский, под бурные аплодисменты заявляет: «Красные знамёна пролетариата будут развеваться на стенах Варшавы. Да здравствует хлопская Польша!» (хлопы по-польски – крестьяне, в широком смысле – простой народ). Две некоммунистические фракции Самарского Совета, меньшевики и поалей-ционисты, тоже выступают со словами поддержки Советской власти и Красной Армии. После заседания все депутаты выстраиваются в колонны и под музыку, по главе с Авксентьевским, направляются на Соборную площадь (ныне Куйбышева) для принятия парада.

В параде-манифестации участвуют «пехота, кавалерия, лёгкая и тяжёлая артиллерия, броневики и рабочие боевые отряды, трудовые части и т.д.». Командует парадом Леонтий Мурашевский – первый военный комендант Самары после взятия её красными в октябре 1918 года. Принимающий парад Авксентьевский объезжает войска, обращаясь отдельно к каждой воинской части, выражает уверенность в том, что РККА «сломит натиск польских помещиков и всю Антанту вкупе», и под конец провозглашает: «За милую, родную Красную Армию – ура!». После этого все части церемониальным маршем двигаются вместе с оркестром по Почтовой (Рабочей) улице и оттуда по другим главным улицам города.

Леонтий Мурашевский

А на окраине, в Засамарской слободе, в тот же день общее собрание засамарских граждан решительно заявляет: «Есть ещё порох в пороховницах!» и «Всё для фронта, всё для победы!». Подобные резолюции и сообщения о записи добровольцев в Красную Армию «Коммуна» публикует практически в каждом номере.

Вот сценки из номера от 29 мая: рыдающая мать комсомольца-добровольца у пункта, где идёт запись на фронт, просит не принимать сына в армию, «а герой стоит с невозмутимым видом около столика и небось думает: “Ладно, проси, а мы всё-таки поедем”». Очень расстраиваются те, кого согласно приказу на фронт не берут, например, служащие водного транспорта. После митинга в Струковском саду «с трибуны раздаются анкетные листки для записи добровольцев. Целый лес мозолистых рук тянется за листочками». В клубе коммунистов (здание нынешнего Художественного музея) гигантская очередь желающих попасть на Западный фронт, один из них говорит: «Запишите нас, мы из тех мест, где свирепствуют паны. Пойдём освобождать наших жён и дочерей».

Птенцы гнезда Колчакова

На Западном фронте бушует война, а на Восточном она практически закончилась: армия адмирала Колчака разбита, сам он расстрелян. Карающая рука советской юстиции настигает и его сподвижников, в том числе и тех самарских политиков, которые в октябре 1918 года вместе с белочехами покинули Самару накануне её взятия Красной Армией. 22 мая «Коммуна» вспоминает в статье «Из стаи славных» о нескольких таких деятелях, хорошо известных самарцам.

Первый из них – Николай Самойлов, бывший адвокат, крупный землевладелец, предводитель дворянства Новоузенского уезда и издатель первого в Самаре сатирического еженедельного журнала «Горчишник», ставший при Колчаке чиновником по особым поручениям. «Коммуна» характеризует его как «умного, иезуитски изворотливого» и утверждает, что он, обладая большим доверием Колчака, руководил всей его внутренней политикой: «Поспешное восстановление помещичьей власти в деревне, “ежовые рукавицы” для рабочих, искоренение всякого рода демократизма – всё это было в значительной мере делом его рук».

Второй – Александр Клафтон, бывший секретарь Самарской земской управы, член ЦК Партии народной свободы (кадетов) и председатель её губернского комитета. При Колчаке он отвечал за информационную политику в качестве главы Сибирского телеграфного агентства. Клафтон, некогда сосланный в Самару за участие в марксистском кружке, в подконтрольных ему СМИ, по словам «Коммуны», вёл травлю не только большевиков, но и вообще всякого рода социалистов, «называя их теми же большевиками, только сортом похуже». А помогал Клафтону в агитационно-пропагандистской работе ещё один кадетский выходец из Самары – бывший редактор самарской газеты «Волжский день» Владимир Кудрявцев.

Александр Клафтон

На момент написания статьи все трое доставлены из иркутской тюрьмы в Омск для дополнительного следствия и суда. Клафтона через месяц расстреляют. О судьбе Кудрявцева сведений мне найти не удалось. А вот Самойлов, избежав наказания, работал юристом в Москве, занимался исследованием самарского периода жизни Ленина (Владимир Ильич был знаком с его отцом) и вёл вполне благополучную жизнь вплоть до 1930 года, когда в ходе начавшейся кампании против «спецов» был арестован и вскоре умер то ли в лагере, то ли в ссылке. Существует недоказанная версия, что он был большевистским «кротом», внедрённым в окружение Колчака, с чем якобы и связано его неожиданное спасение в 1920 году.

И не друг, и не враг, а так

Помимо громких имён, было и немало менее знаменитых самарцев, которые ранее ушли с белочехами на восток, а после поражения Колчака решили вернуться в родной город. Как быть с ними? Вернулись добровольно – с чистым сердцем или с камнем за душой, с осознанием прежних грехов или с желанием тайно вредить большевикам? Самарский «красный губернатор» Алексей Галактионов своим приказом 27 мая напоминает, что все государственные учреждения могут принимать на службу «возвращенцев» только с согласия губернской администрации. А чтобы составить своё мнение по каждой персоналии, администрация обращается за помощью к горожанам: списки «вернувшихся из колчаковского стана» периодически публикуются в «Коммуне», и «предлагается всем лицам, кои что-либо знают о контрреволюционном прошлом вернувшихся, сообщать об этом».

А вот некоторые самарцы, связавшие свою судьбу с белыми, залетели далеко на чужбину и не горят желанием возвращаться на малую родину. Имя одного из них, графа Алексея Толстого, мелькает в скупом сообщении «Коммуны» 15 мая, где перечисляются титулованные авторы эмигрантского журнала «Грядущая Россия», первый номер которого вышел в Париже: князь Львов, барон Нольде и другие «бывшие люди». Заметка снабжена заголовком: «Журнал князей и баронов». О графском титуле Толстого, видимо, позабыли.

Кто бы мог подумать тогда, что через десять-пятнадцать лет Алексей Николаевич станет «красным графом», официально признанным классиком советской литературы, и будет жить на широкую ногу в Москве, как и подобает истинному графу? В 1920 году представить такое было так же невероятно, как и, например, представить, что возглавляющий ультрареакционную клику душитель финляндской революции генерал Маннергейм (как его аттестует «Коммуна» 22 мая) через двадцать пять лет направит телеграмму маршалу Сталину с поздравлением по случаю «блестящих побед Красной Армии». Воистину, «история знает превращения всяких сортов», как говаривал бывший самарский адвокат Владимир Ульянов.

Срамные песни и анаша

Рядом с перипетиями большой политики на газетных страницах уживаются и золотые россыпи провинциального быта. В этническую палитру Самары, и без того довольно пёструю, в годы Гражданской войны добавляются новые краски. На Набережной улице (ныне Максима Горького), между Петроградской (Ленинградской) и Воскресенской (Пионерской), узнаём мы в номере от 20 мая, красуются две столовые, организованные Союзом персидских граждан. В обоих из них за немаленькие деньги посетителю выдаются «приготовленные наполовину с грязью обеды» и «холодный кипяток» (так!) вместо чая. Издержки сервиса «пауки из Союза персидских граждан» компенсируют креативным маркетингом: «Для приманки людей в чайную приглашены певцы, распевающие по целым дням срамные песни, наподобие “Талисмана”, “Ваньки-Встаньки” и т.д.».

А вот китайцы, о «необыкновенном наплыве» которых пишет «Коммуна» 1 мая, привносят в Самару и совершенно новые для наших мест культурные практики. На окраинах Самары выходцы из Поднебесной открывают курильни, где рабочая молодёжь употребляет, в качестве замены опиума, анашу. Газета предупреждает, что это вещество «делает курильщиков весёлыми на довольно продолжительное время, но зато пагубно влияет на организм», и призывает милицию «заняться ликвидацией этих притонов».

Нарекания местных жителей вызывает участие китайцев не только в наркоторговле, но и в таком, казалось бы, уже традиционном для наших краёв промысле, как торговля папиросами. Член городского Совета Иван Ульяхин в своём письме (23 мая) задаётся вопросом: из какого «неиссякаемого мутного источника» берутся те папиросы высшего, первого, второго сорта, которыми «целый полк китайских граждан» спекулирует на Троицком рынке и на улицах Самары? Гнев Ульяхина перекидывается на растущие в Самаре, как грибы, кофейные и молочные лавочки: за их прилавками стоят здоровые люди, многие в красноармейской форме, и дерут с потребителей огромные деньги за свои товары – «горы сдобных баранок, пирожков и всевозможных пышек, всех родов молочные продукты и сладкую бурду, называемую кофе». А чистильщики сапог, требующие 600 рублей за пару прикреплённых каблуков – откуда у них такие громадные запасы резиновых изделий?

Самарский колорит

Картина товарного изобилия и расцвета мелкого бизнеса несколько корректирует наши привычные представления об эпохе «военного коммунизма» как о времени тотального дефицита и тотального же запрета частной торговли. Но у Ульяхина эта картина вызывает лишь возмущение: «Почему продавцы не несут, как все граждане, трудовой повинности, а только набивают свои карманы да зубоскалят целыми днями на проходящих женщин?». Он намекает, что стартовый капитал у всех этих эффективных предпринимателей возникает от нелегального доступа к государственным средствам.

Косвенным подтверждением подозрений Ульяхина является статья 11 мая из рубрики «Пролетарская юстиция», где отмечается, что хищения казённого, в частности, армейского имущества служащими с целью перепродажи приняли «прямо эпидемический характер», и даётся обзор нескольких уголовных дел, рассмотренных трибуналом Заволжского военного округа.  Под занавес письма Ульяхина достаётся также торговцам «квасом и водами, по цвету и вкусу напоминающими часто помои» – за то, что не соблюдают предписаний Санитарной ЧК ввиду грозящей холерной эпидемии (14 мая Санчека запретила продажу напитков в розлив).

В общем, и без китайцев с персами в Самаре хватает своего колорита. А уж в сельской местности… В заметке под заголовком «Власть тьмы» (15 мая) описывается случай в селе Русские Липяги. При участии любителей-артистов с железнодорожной станции в местном Народном Доме готовился спектакль, который был сорван «чьей-то чёрно-хулиганской рукой». Тёмные личности ночью, взломав замок, проникли в помещение Народного Дома, «изорвали все приготовленные декорации и всё, что попалось под руку. На самой же сцене оставили зловонные “следы” своего ночного посещения».

Русские Липяги. Наши дни

Автор заметки предполагает, что, «совершив свой гнусный поступок, они злорадно хохотали», и взывает к их совести: «Над кем смеётесь, несчастные? Над собой же смеётесь, над своей дикостью и звериной злобой».

Находки из «Почтового ящика»

Через рубрику с таким названием осуществляется в «Коммуне» обратная связь с читателями. «Почтовый ящик» позволяет редакторам газеты вволю покуражиться над графоманами и получить моральную компенсацию за время и нервы, потраченные на чтение их произведений. Так, 30 мая в ответе красноармейцу Тарасову, приславшему стихотворение в память о застрелившемся товарище, редакция уличает его в нарушении авторских прав: оказывается, стихотворение, за исключением двух-трёх слов, принадлежит Лермонтову. Тарасов получает суровую отповедь: «Плохо же вы почтили память своего товарища – краденым стихотворением. Неужели ваше чувство не подсказало своих собственных слов? Лучше пить из собственного маленького стакана, чем из чужого огромного хрустального графина, да ещё и краденого».

А вот другой автор прислал в «Коммуну» рукопись под названием «Антихрист», где клеймит «бесов-своевольников» и «воняющих только собой обезьян» (так в тексте – М.И.), восхваляет «глубоко верующего в бога царя Николая II» и Столыпина, которого удостаивает определения «государственный столб» (так в тексте – М.И.). По прочтении этого текста редакторы «Коммуны» делают вывод, что у автора «слишком много свободного времени: за один-два вечера рукопись в 23 страницы убористого почерка не состряпаешь». Что же касается содержания, то какой психически здоровый человек в 1920 году будет предлагать подобный текст для публикации в коммунистической газете?

Да и сам автор в рукописи признаёт, что на душу его «легло болезненно психическое ярмо» и ему следует «вразумиться и взять свой ум в зубы» (так в тексте – М.И.). В своём ответе редакторы «Коммуны» по-отечески ласково рекомендуют ему «сделать это как можно скорее, пока не поздно».

Впрочем, поднимаются в «Почтовом ящике» и вполне серьёзные дискуссионные темы. Так, красноармейца Донскова смущают «рабьи души, подражающие своим бывшим господам, щеголяющие во френчах и широчайших галифе, одевающиеся в сапоги со шпорами, разъезжающие на рысаках, одержимые грубо-животными поползновениями к личному благополучию, к самому низкопробному властвованию, бездельники-белоручки, на словах кощунственно исповедующие коммунизм». Длинная цитата – точная портретная зарисовка тех представителей новоявленной советской элиты, кого тогда часто именовали «примазавшимися». Красноармеец переживает: «Умрут наши вожди, и подлые люди, извратив ученье о коммунизме, приспособят к оружевласти [так в тексте – М.И.], как это случилось уже с ученьем Христа».

Отвечая в номере от 16 мая на беспокойство автора письма, редакция «Коммуны» пишет, что наличие подобного рода подлых людей «является, к сожалению, неизбежным злом глубокого и сложного процесса социальной революции», которая не может в одночасье разорвать все связи с проклятым прошлым. Но, успокаивают редакторы, по мере развития революции, когда создастся новая общественная атмосфера, таких людей будет всё меньше и меньше. А пока остаётся лишь бороться с примазавшимися, исключая их из партии и предавая суду. Пролетариат, отдавший столько жертв ради своего освобождения, не позволит появиться новой привилегированной касте, заверяют редакторы «Коммуны» красноармейца Донскова. И так хочется им верить, но, читая этот ответ сто лет спустя, невозможно удержаться от горькой усмешки.

Хохма месяца

Лучшая хохма месяца связана не с содержанием текста, а с его формой: опять отличились наборщики. 14 мая на страницах «Коммуны» публикуется воззвание Самарского городского исполнительного комитета учащихся второй ступени (то есть 12-17 лет), авторы которого призывают «товарищей учащихся» к самоорганизации и общественной активности. И всё бы хорошо, но после финального призыва «Сплочённой семьёй мы добьёмся своего, стоит только захотеть» следует такой текст (дословно):

«Восточный фронт В Пыталовском направшрдшкш былвкбп лыбшвмкбц кышрбплп ышб ыкгрш ргылпвбыш рывбмш бышвмж шывбмж». Тарабарщина бесповоротно обесценивает весь благородный пафос школьников-активистов, и гордо стоящая под ней подпись «Сам. Гор. Исполнит. К-т учащихся 2-й ступени» уже смотрится как издевательство.

Открытие месяца

Эта статья наверняка заинтересует как краеведов, так и любителей отдыха в окрестностях Самары. «Коммуна» 28 мая публикует письмо читателя под ником «Волжанин», который предлагает создать курорт на Красной Глинке. Автор, хорошо знакомый с данной местностью, уверяет, что не раз лечил там малярию, которой заразился в городе, и, более того, «окончательно ликвидировал туберкулёз. Помог мне Волжский пляж, который находится на противоположном берегу, на так называемом зелёненьком острове, куда я ездил в летние жары [так в тексте – М.И.] брать солнечные ванны и купаться». Возможно, это первое упоминание в печатных источниках острова Зелёненький – излюбленного места отдыха многих самарцев, особенно жителей Красноглинского района.

«Волжанин» ссылается также на мнение некоего доктора Масловского, который считает Красную Глинку «не только подходящим, но прямо идеальным местом» для санаторно-курортного лечения больных детей и взрослых. Дело облегчается тем, что местность пока ещё не особо заселена. Поэтому, советует Волжанин, нужно торопиться с созданием курорта, пока этот культурный уголок не превратился «из красивой и редкой дачной местности в обыкновенное типичное русское село с неизменными кучами навоза и хлевами». Торопиться нужно ещё и из соображений того, чтобы лакомый кусок земли не перешёл в подчинение волости (до включения Красной Глинки в городскую черту оставалось ещё больше двух десятилетий).

Как мы знаем, пожелания «Волжанина» в будущем осуществились, и на берегах Красной Глинки возник одноимённый санаторий. А нам остаётся предвкушать долгожданный летний отдых на Зелёненьком и в других прекрасных окрестностях нашего города-курорта.

Текст: Михаил Ицкович