Женщины о мужчинах: режиссер Марина Степанская о мужской уязвимости

В новой рубрике Vogue Man UA выдающиеся женщины делятся своими мыслями о мужчинах. В первом материале киевский режиссер и сценарист Марина Степанская рассуждает о мужской уязвимости.

Мой друг устал тревожиться и пошел к психотерапевту. Психотерапевта он выбрал в соответствии со своими представлениями об авторитете: серьезный мужчина, слушает, записывает и молчит. Нейтральное лицо и никаких эмоций. Копия моего друга на гиперстрессовой работе.

Пару месяцев друг лежал на кушетке, изучал подробности потолка и вел разговоры сам с собой, но в присутствии высокооплачиваемого безмолвного свидетеля. В какой-то момент он не выдержал и сказал, что ему необходима обратная связь, иначе у него сейчас съедет крыша. Психотерапевт возразил, что его метод не предусматривает диалога и вообще клиент не уважает его время и постоянно опаздывает на прием.

Вечером в баре трое мужчин привычно запивали неудачный опыт в разных областях. Мой друг, бросивший психотерапию из-за того, что к чувству тревоги теперь добавилось еще и чувство вины напополам с гневом, сказал: «А мне всего-то нужен был человек, который бы со мной разговаривал».

Я писала сценарий по роману одной писательницы об аристократах XIX века и думала о мужчинах, попадающих все время в одну и ту же ситуацию, где демонстрация слабости сродни смерти. В процессе этой работы у нас возник спор с писательницей: мне хотелось построить сюжет фильма на допущении, что 50-летний мужчина из-за боли в сердце отказывает жене в близости. Писательница возразила, что «такой образ героя не понравится зрителям, этот персонаж должен скорее умереть на жене, чем признаться в слабости». И я поняла, что это романтическое представление о «настоящем мужчине», этот атавизм до сих живет в нашем социальном организме, как третье веко. Эволюцией доказано, что необходимость в нем отпала, но оно по-прежнему есть.

У меня был знакомый рейдер, обаятельный парень, вопреки образу. Сила и внезапность, говорил он, — переоцененные качества в бизнесе. Возьмем, говорил рейдер, захват земли. В отличие от завода, где ты просто двери заварил, бумаги собрал и готово, поле нахрапом взять не получится. Ну, обнесешь ты его забором — собственник выпустит пару комбайнов на забор. Самые успешные в этом деле те, кто сразу переходит к переговорам. Изучает все ресурсы и уязвимые места противника и разыгрывает партию за столом. В разговоре.

Потом я знала одного прокурора. Он как-то рассказал, что в 1990-х, выезжая на «стрелки», никогда не брал оружие. Потому что если ты знаешь, что оружия нет, приходится создавать пространство разговора. Прокурор дожил до сегодняшних дней.

Эти люди научили меня, что способность разговаривать — это суперсила во все времена.

Если понимать ее как «ясное видение другого и принятие своей уязвимости». О втором я сказала как-то своему другу, и он ответил, что в современном мире это не вариант.

Принимать свою уязвимость — это противоречит всему опыту, накопленному мужчиной с детства.

Мы живем в мире пост-балабановщины. Каким-то образом посыл «сила — в правде» трансформировался в «правда — в силе», и вот мы здесь, в реальности, где есть оккупированный Крым, иерархичность сознания, диктат «правды» и так далее.

Но я думаю, что правда переоценена. Что беспощадность — переоценена. И что милосердие – недооценено. Что бесконечный поиск «правды» —о себе и о своем месте — и последующее за ним утверждение ролей ведут к ситуации «комбайны против заборов», где никто не выиграл и все давно забыли, как выглядит приз, потому что за забором поля не видно. Истина все время где-то рядом, но все уставшие. И тревожные.

Мой друг никак не мог принять одну вещь — что власть не всегда находится у тех, кто ее достоин. Я думаю, его уязвимость была именно в этом — он не мог стать вторым номером при никудышных первых. И я разделяю его боль, потому что ничто так не травмирует в иерархичном обществе, как позиция «под» теми, кого ты не уважаешь.

Самое сложное — отказаться мыслить иерархично. Ведь понятно, что на силу надо ответить силой, а лучше — нанести упреждающий удар. Вот эту готовность наносить упреждающий удар, при любой возможности утвердиться в иерархии я вижу в друзьях и знакомых так часто, что перестаю верить в возможность прогресса.

Но потом я встречаю мужчин, которые действуют по-иному, которые ясно видят другого и признают свою уязвимость. И жизнь их становится легче.

Милосердие — такое старомодное слово, но удивительно эффективное, когда начинаешь применять его к себе. То есть это такое допущение, что ты, в общем-то, гораздо больше нуждаешься в любви, чем в правде, а потом — что ты ее можешь дать себе сам, а потом — даже другому. Как? Например, начав разговор.

Источник фото: Anton Kovalenko, архив Vogue UA