В Москве прошли подпольные спектакли «Секс как утопия» и «Эдем, Эдем, Эдем». Вы, конечно, их вряд ли видели — зато можете почитать репортаж «Медузы»

В мае в Москве сыграли подпольную театральную премьеру — режиссеры Василий Березин и Всеволод Лисовский показали немногочисленной публике два спектакля: «Эдем, Эдем, Эдем» по роману Пьера Гийота и «Секс как утопия». Их посмотрели около 20 человек. Специально для «Медузы» театральный критик Алла Шендерова рассказала, как это было.

Я нарушила карантин. Я была в театре. Без бархатных кулис и без билетов. С рукописной программкой, маленьким залом и дырявой крышей (дело было в заброшенном сквоте на Рождественском бульваре). 

Сходились мы по одному — точнее, сбегались по пустынному бульвару, еще точнее — по его краям: сам бульвар пока еще обвязан красной лентой.

У входа в подъезд всех встречал Василий Березин, постановщик «Тибетской книги мертвых», которую играли в облюбованном бездомными старом депо Курского вокзала; режиссер и хулиган, создатель «Бинарного биотеатра» и участник фестиваля молодой режиссуры «Это вам не театр». Глаз Березина было не видно из-под сильно отросшей челки. Вместо приветствия он резко взмахивал ею и отправлял пришедших наверх. На пятом этаже режиссер Всеволод Лисовский раздавал рукописные программки, маски и маленькие желтые стикеры. На листочках от руки были написаны названия двух спектаклей: «Секс как утопия» (это Лисовский) и «Эдем, Эдем, Эдем» (Березин).

Внутри программки — там, где обычно пишут исполнителей, тоже была надпись. Одно слово из трех букв. По горизонтали.

Трудно было предположить, что дикий генерал (так он сам себя называет) и комиссар проекта «Трансформатор» Всеволод Лисовский столь бережен с людьми: хотя соответствующее постановление Минкульта еще не вышло, стулья уже стояли в шахматном порядке.

Нас было мало, человек 20, почти все незнакомые. Отвыкшие друг от друга люди ходили по небольшому залу, тщательно обходя других. Все были взволнованы — просто от того, что видели так много себе подобных.

Наконец Лисовскому удалось всех усадить, сам он тоже сел. Маски велел надеть не на нос, а на глаза. Маленький желтый стикер — налепить на ту часть тела, которую зритель готов предоставить перформерам для телесного контакта. Стикер он разрешил переклеивать.

Пришли две девушки во врачебных комбинезонах, под ними — нагота. Подойдя к синей ширме, они стали расстегивать молнии, но нам велели закрыть глаза. 

Лисовский говорил о том, что объединяет театр и секс — то, что заниматься этим глупо, а ты все равно продолжаешь. Пока он говорил, одна из перформерок погладила стикер на моем лбу. Потом зазвенел чей-то голос (пела Ню Симакина) — звенел как льдинки в холодном зале, где нет потолка, а только дырявая крыша.

Лисовский философствовал про утопическую природу секса (ты, мол, ищешь сближения, входишь в другого — а его там и нет), перформерки осторожно гладили меня по плечу (я переклеила стикер). Понять, насколько они обнажены, мешала маска. Пение же звучало так ангельски, что перебить его не могли даже речи комиссара, который сетовал, что он стареет и уже надо думать, чем заняться после секса — не стать ли убийцей-маньяком. 

Холод, помноженный на пандемию, настраивал на такой аскетичный (чтобы не сказать возвышенный) тон, что обмануть и тайно подглядеть я так и не решилась. Когда всем разрешили открыть глаза, перформерки были уже в своих скафандрах. Зрители, как и в начале, сидели в застегнутых пальто и куртках. Через дыру в крыше залетел голубь. Певшая для нас Ню Симакина сидела с довольным и даже как будто сытым лицом.

Бывший московский концептуалист 1990-х, дважды лауреат «Золотой маски», автор самого длинного спектакля-променада («Сквозь») и самой необычной постановки прошлого сезона (его «ГЭС-2 опера» обещала «выстрелить» на нынешней, прерванной эпидемией, «Маске»), Лисовский оказался верен себе. Заявлял, что придумал что-то неприлично-приземленное, а вышло наоборот.

После перерыва стулья переставили и всем предложили сесть как в обычном театре. Но мы все равно сели через одного. Константин Лосев играл на трубе (автор музыки он и Василий Березин). Заглушая его, актер Александр Курлов читал текст романа Пьера Гийота «Эдем, Эдем, Эдем» (скандальный и, думаю, никогда не исполнявшийся по-русски роман, в котором секс настолько неотделим от крови и насилия, что слово «садизм» впору переименовать в «гийотизм»). Читал он без интонаций — можно даже сказать, бубнил, уставясь в экран телефона. На смену тепло одетому Курлову, вышел и стал танцевать полуголый Никита Елизаров в балетной пачке. А потом еще контратенор Ариэль в тонком белом одеянии запел а капелла. Между этими номерами в зал влетела живая курица и, увидев столько людей, от страха, стала пробираться в угол — и спряталась в груде тряпок. 

Второй акт, как и первый, длился почти час. И кончился так же неожиданно, как и начался. Мы похлопали и разошлись, так быстро и пугливо, как и сходились. На улице я протерла руки антисептиком.

Я пока не заболела. После дозы искусства чувствую себя гораздо лучше. И готова написать много слов. О Березине и Лисовском. О том, что они нарушители и мистификаторы. О спектакле, который в их случае трудно отличим от перформанса. О театре, который можно назвать иммерсивным и партиципаторным. Театре, в котором, как в лучших образцах современного искусства, зрителю дают внешние впечатления, а спектакль у каждого выходит свой. 

Если совсем просто, это то искусство, которое очень легко понять. Но понимает его каждый в меру своей испорченности. 

Что случилось с курицей, не знаю. Лисовский говорит, она не пострадала.