От борьбы с харассментом к сражению за карантин. Как новая этика учит нас бояться других и бежать от свободы

От борьбы с харассментом к сражению за карантин. Как новая этика учит нас бояться других и бежать от свободы

Бесконечная борьба с сексуальными домогательствами, солидарное осуждение и постоянные запреты, окружающие кинопроект «Дау», и, наконец, невиданный по масштабам массовый отказ от индивидуальных свобод в период пандемии SARS-CoV-2 до боли похожи между собой. В основе всех трех явлений — переустройство общества на основе управления личными границами, якобы обеспечивающее безопасность кажд_ой, но на деле лишающее е_е свободы во всех базовых сферах человеческой жизни. Научная редакторка «Ножа» Серое Фиолетовое рассуждает о том, как это происходит и можно ли преодолеть новый антропологический поворот, не возвращаясь к старому недоброму патриархату.ПоделитьсяПошеритьРепостнутьТвитнуть

улиточкой маленькой хочется стать умереть
затем что всё будет сначала и синенький дождик прольется
и так хорошо когда ветер сырой и сырой
ласкает дышаться и нитков игрушков пластинков

Ирина Шостаковская

Жизнь — это рискованное предприятие, конечное во времени и пространстве. Таким оно является и являлось всегда для представителей всех биологических видов нашей планеты. Более того, эти риски — быть съеденным, умереть от болезни, найти или не найти сексуального партнера, исчезнуть в изменениях условий существования и освободить свою экологическую нишу для других видов — являются не случайным отклонением от «счастливой нормы», но чем-то, определяющим саму возможность жизни как таковую. Возможность нашего существования в конкретный момент времени полностью определена смертями и болезнями иных живых существ.

Этими рисками определялась и человеческая культура на протяжении всей ее истории: эпические герои убивают и умирают в сражениях, любовь оказывается неразрывно связана со смертью, жизнь — с опасностью умереть, а свобода — с возможностью защитить ее собственным прямым и активным действием.

Отказ от соприкосновения с внешним, бегство от самой возможности столкновения с опасностью и есть бегство от свободы и, более того, от самого факта жизни как таковой.

#MeToo против любви

Первой жертвой этого бегства стала романтика, любовь и связанное с ними желание. Пройдя через краткий период эмансипации в 1960–1970-е на Западе и в 1920-е, а затем 1990-е в России, они оказались первыми жертвами нового консервативного поворота, в котором восставшие угнетенные, едва освободившись, потребовали нового угнетения, теперь уже для кажд_ой. Именем этого угнетения стала сепарация — и нет, речь не столько о маргинальных и малозначительных в масштабах всего общества идеях сепаратного феминизма, сколько о восстановлении и переустройстве «личных границ», заново определяющих способы допустимого взаимодействия между людьми.

Дело здесь не только в новой регуляции сексуальных практик, но в стремлении сделать их управляемыми и отделенными от всех прочих типов человеческих отношений (таких как отношения сотрудников, соавторов, учеников и учителей). Дело в осознанном стремлении к разрушению интенсивных межличностных связей, самыми интенсивными из которых являются связи, в чьей основе лежит (быть может, не всегда до конца ясный и самим их участникам) романтический контекст.

Именно полнота межчеловеческих связей, возникающая в рамках любого настоящего взаимодействия, несводимого к триаде формализованной работы, нетворкинга и совместного отдыха, и является настоящим врагом «новой этики».

Сама возможность романтики и любви (и, добавлю, дружбы) отталкивается от преодоления или разрушения личных границ — от возможности пренебречь собственными интересами ради интересов друг_ого, от возможности требовать желаемого внимания, возможности бытия-вместе, преобладающего над любой функциональной необходимостью, от стремления к пониманию, не требующего артикуляций и диалогов. Эта модель отношений оказывается с точки зрения «новой этики» неизбежно насильственной — и она действительно такова! Настоящая близость недалеко ушла от войны, в которой желание и интерес, телесность и сотворчество подчиняются сложной динамике неравновесных соотношений сил. Дружба преодолевает этику, любовь преодолевает закон — и именно поэтому они оказываются непрерывным полем боя между людьми.

Борьба с харассментом, обращенная в глубокое прошлое, становится войной за историю, в которой любые иррегулярные элементы поведения и прорывы аффектов, когда бы они ни происходили, оказываются вне закона, а любая ситуация диалога — словесного ли, физического — становится элементом вновь переопределяемого правового поля, в котором уже нет места живому конфликту и неотчужденным эмоциям — но есть место лишь новой, полицейской норме.

На протяжении всей истории человечества отношения товарищей в общем деле, равно как и отношения ученика и учителя, зачастую представляли собой примеры глубочайшей интимности, построенной на диалоге и взаимопонимании, борьбе и противостоянии, насилии и сопротивлении ему.

Коллективы порой скреплялись любовью и распадались вследствие ненависти, ученики наследовали учителям или объявляли им войну — подтверждая самим фактом этой войны единство собственной истории.

«Новая этика» предписывает этим отношениям исчезнуть: рабочее взаимодействие подчиняется жестким нормам, превращающим сообщества людей (пусть даже и иерархически выстроенные) в ассамбляжи из автоматов, творческие работники занимают места конвейерных рабочих и солдат массовых армий, а взаимодействие между интеллектуалами ограничивается «кодами поведения» и стенами институций — даже обычная встреча вне определенной правилами обстановки, разговор на формально не связанную со служебными обязанностями тему становятся предметом непрерывного подозрения, в котором сама возможность дискомфорта одной из сторон оценивается как катастрофа.

Идея и дело, аффекты и взаимопонимание, образность и интуиция оказываются исключены из мира, которым отныне правит управляемость, высказанность, прозрачность, структурированный комфорт и в конечном счете автоматизированность слова и действия, равно исключающие обе центральные творческие силы мира: живое течение иррационального и холодную жестокость логики.

Жертвой нового мира становится и сексуальность: формально освобожденная, она оказывается в рамках, отделяющих ее от чего бы то ни было, исключающего обмен удовольствием, — единственной безопасной практикой взаимодействия становится контакт людей, ничем не связанных в жизни, но заранее и точно знающих фетиши, предпочтения и пожелания друг друга.

Находящаяся под постоянным воздействием социальной стигмы, сексуальность исключенных, например геев и БДСМ-практиков, превращается в новую норму, принося с собой не эмансипацию, но распространенный на всё общество новый полицейский режим взаимной проституции.

«Феминистское движение регулярно пользуется патриархальным инструментарием угнетения, расставляя полицейские границы со стороны грубой силы. В этом есть концептуальный конфликт, ведь метод характеризует систему в целом, а тоталитаризм никогда еще не приводил к счастливому будущему. В ряде отдельных случаев метод „клин клином“ используется намеренно, но чаще всего это не рефлексируется. В погоне за безопасным миром и равными правами женщины сами „отрезают себе клитор“, лишая себя собственной же силы и играя по давно заведенным мужским правилам. Возможно, это признак отчаяния и чувства бессилия перед патриархальной машиной. Тем не менее остается удивляться ограниченной логике феминистского дискурса, от волны к волне не меняющей подходов к методам ведения борьбы».
Виктория Мирошниченко

Анти-«Дау» против опыта

Эх, Тесак мой, Тесачок,
Люблю тебя, как дурочка!
И своим топориком
Сделай мне ребеночка!

missis Garrison

Впрочем, даже институционализированной добровольности и согласия «новым этикам» мало: под вопрос ставится сама категория опыта как личной истории жизни, формирующей и переписывающей нашу личность.

Яркие переживания, столкновения с непривычным и неизвестным, с вызывающим эмоции и переживания, с чем-либо способным отразиться на нашем способе мысли и функционировании психики теперь однозначно трактуются как «травма». Отныне мы не только настойчиво побуждаемся к выбору безопасности, но и находимся под властью, вынуждающей ее выбирать.

Опыт боли и насилия, свободы и сопротивления, неуправляемой любви и открытой войны, радикальной интеллектуальной трансгрессии и альтернативного образа жизни теперь оказываются исключены из жизни и восприятия человека.

Судьба проекта «Дау» стала символом войны, развязанной этичками. Подобно неонацистам Тесака, ставшим героями фильма «Дау.Вырождение», группы глупых и злых тролльчих, одержимых нравственным переустройством общества, играют роль добровольных помощников спецслужб в борьбе против разнузданной и аморальной интеллигенции: частичный запрет иммерсивного проекта в Париже и полный — в Берлине, отказ в прокате фильмов в России и возбуждение уголовного дела в Украине стали зоной трогательного единства традиционных борцов за нравственность национал-консервативного толка и новых феминисток, леволибералов и антисемитов, а также немалой шоблы прикрывающихся антиимперскими и антитоталитарными позициями ненавистников русской культуры.

Сторонницы «новой этики» оказались зеркалом борцов за этику патриархата. Ведь опыт проживания несвободы и каждодневной борьбы против нее, даже и в рамках иммерсивного lifestyle-аттракциона, оказался для противниц «Дау» столь же немыслим, как и опыт открытой сексуальности для консерваторов.

«Травмирующее» левых феминисток и «непристойное» ультраправых консерваторов оказались идентичны друг другу: свобода, обретаемая лишь в столкновении с превосходящей силой, оказалась в равной степени немыслима и невыносима для полицаев мужского и женского толка.

Женщины, дети и даже люди с аутизмом оказались в глазах «новых этиков» так же лишены права на опыт, как в глазах консерваторов они были лишены права на голос.

Разница, иронично, лишь в одном: за «подчиненных» в патриархате решения принимает глава семьи, который в теории руководствуется интересами процветания рода; тогда как за «освобожденных» нового общества решения принимают самозваные активистки, утверждающие свое право на власть над неизвестными им людьми лишь на основании совпадения формы своих гениталий с таковой у некоторых из их «подзащитных».

Путешествие в «Дау» людей с аутизмом — подопечных фонда «Антон тут рядом» — было тут же расценено «новыми феминистками» как насилие — до боли похоже на катящуюся по миру волну процессов против сексуальных партнеров людей, признанных недееспособными. В итоге нейроотличный человек не имеет никакого права на сексуальность, кроме определенного его опекунами (не имеющими никакого отношения к свободному выбору персоны, лишенной всех базовых прав во имя защиты ее биологического существования). Позиция «новых этиков» оказывается de facto идентичной репрессивной психиатрической практике, согласно которой многие тысячи людей оказываются заперты в психоневрологических интернатах и лишены абсолютно любых гражданских и индивидуальных прав.

Евгенические практики насильственной стерилизации душевнобольных, женщин коренных народов, а также трансгендерных людей, желающих добиться права на смену документов, стоят где-то рядом…

Карантин — против активной жизни и бытия-вместе

Через месяц Беликов умер. Хоронили мы его все, то есть обе гимназии и семинария. Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала!

А. П. Чехов. «Человек в футляре»

Новая безопасность торжествует — опыт и аффект вне закона: пора двигаться дальше. Надо учиться бояться других, да и повод имеется. Пандемия SARS-CoV-2 — самый удобный метод для тестирования новых принципов.

Отныне человек человеку не друг и не враг, человек человеку теперь — биологическое оружие, направленное прямо в легкие. Впрочем, почему же только человек — дерево в лесу и пакет еды в магазине, бокал пива и даже свободные, не стесненные маской вдох и выдох становятся источниками потенциальной опасности. Навязчивый страх перед болезнью и смертью — нашими естественными спутниками — погружает миллиарды в коллективный бэд-трип. Мы словно забываем о привычных, подстерегающих нас каждый день болезнях и опасностях, запираемся в тревоге по своим квартирам и ненавидим тех, кто смеет нарушать режим самоизоляции и позволяет себе практиковать активное действие, бытие-вместе, бытие-с-городом и единство с природой в новом, самоочистившемся от людей в футлярах, физическом пространстве планеты.

Запрет на любовь универсализирован: маска и очки запрещают нам понимать невербальные жесты друго_й, самоизоляция и социальная дистанция исключают тактильность, а страх и тревога до предела сужают пространство свободной мысли.

На месте остается разве что экономическая эксплуатация: множество бизнесов благополучно переживают переход на удаленку, сам факт удаленности воспринимается зачастую как повод усилить менеджерский контроль продуктивности сотрудников, эффективно разобщить коллег и использовать все возможности отслеживания рабочих коммуникаций.

Отказ от встреч становится естественным шагом по пути конвейеризации интеллектуального труда, а также всё большего отчуждения труда физического — чего стоит одна лишь замена продавцов-консультантов и официантов на курьеров бесконтактной доставки!

Вытесняя смерть из нашей жизни, мы закономерным образом оказываемся заперты в собственных гробах из кирпича, стекла, бетона, страха и повторяющейся роботизированной активности — капитализм не устает гальванизировать даже наши живые трупы.

Таков новый и абсолютно закономерный этап секуритарной антропологической революции, стремительно разворачивающейся на наших глазах. Есть ли альтернатива?

Набросок к иному повороту

Мы пришли в мир, в котором сила и власть патриархата как иерархического общества немногих господ сменилась универсальным полицейским режимом, исключающим категорию свободы как таковую. Это — естественный итог революции рабов, людей, не умеющих принимать решения и оценивать риски, стремящихся свергнуть господ, но не умеющих принимать мир за пределами собственной зоны комфорта. В мир, где жизнь, ранее тяжелая и болезненная, отныне оказывается попросту невозможной — сведенной к голому функционированию биологических организмов, подключенных к внешним системам обеспечения базовых потребностей.

Чтобы снова начать жить, нам, бывшим властителям и угнетенным, придется сделать немало усилий — заново сломать собственные границы и обрести новый опыт открытости. Мы должны будем смириться с уязвимостью, болью и страданием не только как c неизменными спутниками воли и силы, но и как со способом взаимодействия с миром и другими, открывающим нам их полноту; смириться с возможностью предельного поражения — как с зеркалом нашего стремления к экспансии и трансгрессии. Смириться со своей и близких внезапной смертностью — как с неизменным спутником интенсивности жизни. Воля и горе, память о боли и готовность к примирению и переоценке, практика переопределения себя и постоянное преодоление границ должны стать частью нас. Жить так — очень тяжело, кажется, почти невозможно, но это единственный способ не умереть еще вчера. Коронавирус