Отец святого и крестный заразы: кто открыл миру курортный Крым

Сегодня его именем названа не только опасная болезнь, но и крупнейшая больница Москвы, улица в Ялте и тропа в ее окрестностях. «МК в Крыму» выяснял, как именно открытие полуострова времен Крымской войны помогло «самому безнадежному предприятию» чайного магната стать человеком с большой буквы.

Дитя с ограниченными невозможностями

Знаменитый искусствовед и музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов охарактеризовал семейство Боткиных, как «необыкновенно замечательно по количеству интеллигентных индивидуумов, в нем народившихся, образовавших почти исключительно самих себя и потом игравших очень значительную роль в истории русского развития».

Петр Кононович сумел построить мощнейшую чайную империю «Петр Боткин и сыновья», первым в России уразумев, насколько выгодна торговля с Китаем. И собрал вокруг себя великое множество «престижных» людей. В их московском особняке на Земляном Валу, 35, гостили писатели Гоголь, Герцен, Тургенев, Толстой, Белинский, сюда часто приходили актеры Щепкин и Мочалов, историк Грановский был соседом Боткиных, а поэт Фет стал родственником, женившись на одной из дочерей чайного магната. В общем, всё в жизни Петра Кононовича было на уровне. Беспокоило только одно - младшенький сын Сережа явно отставал в развитии, был почти так же безнадежен, как воспитанник, отпрыск одного из старших приказчиков Петя Лебедев. В 9 лет Сережа едва различал буквы. Домашний учитель лишь руками разводил. Петр Кононович нервничал, грозился ликвидировать «сие безнадежное предприятие» и отдать «дурачка» в солдаты, стучал по столу пудовым кулаком. А домочадцы умоляли дать мальчику последний шанс. Умоляли долго. Но в конце концов грозный магнат нехотя согласился и произвел рокировку домашних учителей. В действенность этой своей кадровой политики он не очень-то верил. Но, к его вящему удивлению, новый педагог Аркадий Францевич Мерчинский, будущий составитель учебников по математике, а в ту пору простой студент, внезапно заговорил о том, что его бездарный ученик - математический гений. Ни больше ни меньше. В Петеньке Лебедеве тоже обнаружились способности. Впоследствии он стал первым русским физиком мирового уровня, открыл давление света и в 1913 году вместе с Эйнштейном должен был получить Нобелевскую премию, однако до этого события, увы, не дожил.

Неблагородный мажор

Практически во всех кратких биографических статьях о Сергее Боткине фигурирует фраза, что «он грезил о поступлении на математический факультет Московского университета, но тут вдруг вышел указ Николая I, запрещавший лицам недворянского сословия поступать на все факультеты, кроме медицинского». И, мол, хоть и богатому, но «неблагородному» юноше Боткину пришлось пойти в доктора. Возможно, это действительно так. И Николай, подправив судьбу Боткина этим своим указом, впоследствии невольно спас множество человеческих жизней, одновременно преподнеся бесценный подарок и Крыму. Однако более убедительные источники свидетельствуют, что Сергей Петрович сделал вполне осознанный выбор профессии, когда, уже готовясь к экзаменам в Московский университет, услышал от своих репетиторов о «холерном годе и о том, как много и самоотверженно работали студенты-медики в тех трудных условиях». Да и к тому же известно, что, едва поступив в пансион, Боткин стал брать дополнительные занятия по латыни, что необходимо, только когда в дальнейшем собираешься связать свою жизнь с медициной.

«В первых числах июля мы всей нашей компанией отправились в университет подавать прошение о допущении нас к экзаменам… все шли весело…» - вспоминал друг Боткина Николай Белоголовый.

Веселье было небезосновательным. Экзаменационные пытки приятели выдержали с честью. В протоколе Совета Московского университета от 6 сентября 1850 года п. 110 появилась запись: «Присутствию Совета г-н ректор объявил, что из числа лиц, державших в августе месячные устные испытания на звание студента по медицинскому факультету, приняты по оному нижеследующие…»

Боткин Сергей значился под счастливым седьмым номером.

Впоследствии Боткин отмечал в своей статье в «Еженедельной клинической газете» (1881 г.): «Учившись в Московском университете с 1850 по 1855 г., я был свидетелем тогдашнего направления целой медицинской школы. Большая часть наших профессоров училась в Германии и более или менее талантливо передавала нам приобретенные ими знания; мы прилежно их слушали и по окончании курса считали себя готовыми врачами, с готовыми ответами на каждый вопрос, представляющийся в практической жизни».

Дельный малый

Николай Андреевич Белоголовый звездой медицины не стал, зато он был чрезвычайно социально активным и, что важнее всего, оставил потомкам ценнейшие воспоминания о Боткине. В своих мемуарах он, в частности, пишет о том, как его товарищ по пансиону и сокурсник впервые попал в Крым...

20 октября 1853 года Николай I подписал Манифест о начале войны с Турцией. Боевые действия между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства велись на Кавказe, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Черном, Белом и Баренцевом морях, а также на Камчатке. Но наибольшего напряжения противостояние противников достигло в Крыму. Именно поэтому ту войну вспоминают как Крымскую.

В конце 1853 года до москвичей докатилось эхо войны. Согласно воспоминаниям Белоголового, в один из январских дней 1854 года в аудиторию медицинского факультета Московского университета явился субинспектор и объявил, что ректор Альфонский и декан Анке просят студентов сейчас же подняться в операционный зал.

«…Как только мы были в сборе, - пишет Белоголовый, - ректор обратился к нам с короткой речью о том, что начавшаяся война показала большой недостаток во врачах и что вчера получено из Петербурга предписание предложить студентам 4-го курса держать немедленно выпускные экзамены на получение звания врача».

Начался опрос студентов. Когда очередь дошла до Боткина, он, не колеблясь, ответил «да». Белоголовый сомневался. «Меня, тогда пылкого 19-летнего юношу, - писал он впоследствии, явно пытаясь оправдать себя в глазах потомков, - как и Боткина, тянуло в водоворот войны, с которой для нас связывались и помощь больным и раненым, и удовлетворение патриотическому чувству, и масса разнообразных, незнакомых доселе впечатлений… К тому же Боткин мне говорил: "Ведь мы с тобой отлично можем устроиться в какой-нибудь полк вместе; первое время нам будет трудно, но зато мы станем поддерживать друг друга и помогать один другому"». И всё же Боткин не сумел убедить товарища добровольно взвалить на себя тяготы войны. Правда, и сам не поехал. На его желание быть в центре военных действий было наложено временное табу. Отец в категоричной форме настаивал на получении диплома. И после долгих препирательств с родителем Сергей был вынужден продолжить обучение в университете, весной он перешел на последний, пятый курс.

В этой его задержке по месту жительства снова видится перст судьбы. Летом в Москве вспыхнула эпидемия холеры. На борьбу с ней университет в помощь врачам выделил студентов пятого курса. Среди них был и Сергей Боткин. Так сбылось его желание поскорее начать на практике помогать людям.

Но от идеи поехать на фронт молодой специалист отказываться не собирался. Уступки отцу носили лишь временный характер. Сразу после получения документов об образовании и соответствующей квалификации Боткин отправился в действующую армию. В Крым он выехал 5 сентября 1855 года со вторым пироговским отрядом сестер милосердия. Василий Петрович Боткин писал Николаю Алексеевичу Некрасову: «Брат Сергей завтра отправляется в Севастополь. Он будет состоять при Пирогове... Он едет по своей воле, по предложению Пирогова. Сергей - малый дельный и вполне оправдает доверенность, которую оказывают ему».

За кусок чужого мяса

Из биографического очерка доктора Н. А. Белоголового: «Боткин… принял немедленное решение отправиться на место военных действий, и в этом намерении особенно поддерживал его профессор Грановский, со своим страстным красноречием убеждавший его не мешкать принести посильную помощь раненым, гибнувшим от недостатка помощи. Он попал в число врачей того отряда, который вторично снарядила Великая княгиня Елена Павловна в Крым под начальством Н. И. Пирогова, и в сентябре уже уехал в Симферополь, куда после падения Севастополя направлены были главные транспорты больных и раненых. Поездка эта продолжалась около двух месяцев и оставила у Боткина мало добрых воспоминаний; он вблизи увидал, какой страшной неурядицей в госпитальном деле сопровождалась эта великая, самоотверженная борьба русского народа, впервые познакомился с бесчисленными злоупотреблениями и хищениями администрации и убедился, сколько своей драгоценной энергии и сил должен был тратить Пирогов на борьбу с ними в ущерб своим прямым обязанностям, и тратить почти безуспешно».

Сам Боткин вспоминал об этом времени в своей речи по поводу 50-летнего юбилея Пирогова, произнесенной в обществе русских врачей и помещенной в № 20 «Еженедельной клинической газеты» за 1881 год: «...добиться того, чтобы кусок мяса или хлеба, назначенный больному, дошел до него в полной сохранности, не уменьшившись до minimum'а, - дело было нелегкое в те времена и в том слое общества, который относился к казенной собственности как к общественному именинному пирогу, предлагаемому на съедение... По распоряжению Пирогова мы принимали на кухне мясо по весу, запечатывали котлы так, чтобы нельзя было вытащить из него объемистого содержимого, - тем не менее, все-таки наш бульон не удавался: находили возможность и при таком надзоре лишать больных их законной порции». Увы, опять ничего нового для знатока нынешних реалий. Хотя для Боткина, сына магната и богатого наследника, все это было поистине откровением. Людям, которые вернулись из кровавой бойни, чтобы выжить, приходится вступать в схватку с отечественной бюрократией? Нонсенс. Но с этим простые люди жили тогда, с этим выживают и сейчас. Белоголовый утверждает, что «Боткин не придавал короткому пребыванию в Симферополе никакого значения в своем медицинском развитии». Возможно. Но сарказм здесь, как минимум, не уместен. Эта поездка имела более весомые последствия, она стала переворотом в сознании, ведь, по словам того же биографиста, «по возвращении в декабре 1855 года в Москву Боткин тотчас же стал обдумывать, что должен с собой делать».

Без еврокомфорта

И Боткин понял, что ему с собой делать. Прежде всего, быть честным в оценке себя и в оценке объективной данности. И, конечно, вернуться на собственную передовую, туда, где жизнь встречается со смертью, то есть в больничные палаты, хорошо вооруженным. Он долгое время совершенствовался в профессии, а потом вновь приехал на полуостров, чтобы победить мучающих его душу демонов Крымской войны.

Зимой 1872 года Сергей Петрович Боткин получил приглашение стать личным врачом императрицы Марии Александровны и был назначен лейб-медиком. Эти новые обязанности весной того же года заставили Боткина покинуть на время Петербург и сопровождать царственную пациентку в Ливадию. Эта поездка дала ему случай со всем основанием познакомиться с Южным берегом Крыма. Природные красоты и климатические условия этой местности привели Боткина в неописуемый восторг.

«Живописность этого края, прелестный его климат, блистательное действие морских купаний стоят в неимоверном контрасте с отсутствием всего похожего на комфорт для злополучного путешественника, - писал Сергей Боткин. - Как больничная станция он имеет большую будущность, лишь бы появились необходимые удобства, без которых сюда невозможно посылать больных с кошельком среднего размера. Пока же он доступен или очень богатым, или людям, не отравленным европейским комфортом, но со временем займет свое место значительно выше Монтре…» (швейцарский курорт на берегу Женевского озера. - Прим. ред.). Замечание актуальное и для сегодняшних дней.

В 1876 году Боткин пригласил в Крым Николая Алексеевича Некрасова. Говорят, эта поездка продлила жизнь Некрасова на два года и дала ему возможность закончить хрестоматийное «Кому на Руси жить хорошо...» (последнюю, четвертую главу поэмы «Пир на весь мир» поэт предварил посвящением С. П. Боткину).

В Ялту Некрасов и Боткин приехали практически одновременно. Оба поселились в самой большой и первой фешенебельной гостинице европейского уровня - «Россия». Евгений Марков в своих знаменитых очерках так описывает это заведение: «…она имеет свой газ, свои фонтаны, водопроводы под саму крышу. Она, и по прекрасному положению своему, и по значению для туристов, сделалась естественным центром всей Ялты. Многочисленные балконы и галереи "России" постоянно полны пестрою и нарядною толпою. Во время пребывания царского двора в Ливадии, тут целые ассамблеи генералов. Прежней наивной и бедной Ялты узнать нельзя». Боткин являлся одним из учредителей гостиницы, в ней за ним был постоянно закреплен номер.

А потом опять началась война. Снова русско-турецкая. В этот раз военные действия позвали Боткина прочь из Крыма, а не наоборот. Тем не менее, демоны вернулись в его душу, заставили вспоминать и сравнивать. Стало ли лучше там, где хорошо по умолчанию быть не может? В мае 1877 года он, на этот раз как лейб-медик, отправился в свите императора на театр военных действий и провел на нем безвыездно около семи месяцев, передвигаясь с императорскою квартирой с места на место: из Плоешти - в Зимницу, Павлово, Бела, Горный Студень, Парадим. «Везде он постоянно ходил по военным госпиталям и лазаретам, помогал советами и снова пережил ощущения душевной муки и часто бессильного желания облегчить тяжелое положение больных и раненых, страдавших от неурядицы военного времени и неудовлетворительной организации военно-санитарной части, то есть пережил всё то, что ему пришлось еще юношей испытать в Крымскую войну в Симферополе, - вспоминает Белоголовый. - Сердце Боткина, отзывчивое всегда на людские страдания, мучилось вдвойне, и как врача, и как гражданина, когда ему приходилось видеть беспомощность больных и раненых воинов и сталкиваться с неумелостью, с поверхностным и равнодушным отношением администрации к положению страдальцев и, что хуже всего, с различными ее злоупотреблениями. Ему приходилось то и дело во многом разочаровываться...»

Проводник добра

Но Сергей Петрович Боткин не был тем человеком, что просто констатирует общественные проблемы, он всеми силами пытался вылечить (во всех смыслах этого слова) российскую действительность. И начал лечение, само собой, с головы. Как лейб-медик он имел определенное влияние на императора. И пользовался этим во имя личного блага самого государя и процветания всей России.

Именно Боткин, узнав, что потомки графа Льва Потоцкого продают прекрасное имение в Ливадии с ее целебным микроклиматом, посоветовал императору Александру II, страдавшему астмой, купить его. С 1860 года Романовы владели имением, на протяжении 57 лет, вплоть до революционного 1917 года.

По рекомендации Боткина на южном склоне горы Могаби, невысокой, но очень красивой возвышенности, на высоте около 300 метров над уровнем моря для супруги Александра III, императрицы Марии Александровны, страдавшей болезнью легких, был построен летний дворец. Его назвали «Эриклик», что в переводе с крымско-татарского означает «сливовый сад», или «долина слив».

По предложению Боткина была проложена дорога через сосновый лес до водопада Учан-Су, по которой Мария Александровна часто совершала поездки в экипаже и дышала благодатным чистым воздухом.

А вот Боткинскую тропу проложил не сам Боткин, а его последователи, члены Ялтинского отделения Крымско-Кавказского горного клуба. Она была создана в первые годы XX века на средства от пожертвований, которые собрали люди, почитавшие знаменитого профессора.

Врачебное служение Сергея Боткина продолжил его сын Евгений. Именно ему суждено было стать последним русским лейб-медиком. После Февральской революции и ареста царской семьи Временное правительство предложило Боткину на выбор - остаться со своими еще совсем недавно царственными пациентами или покинуть их. Перед таким же выбором позже поставили его и большевики. Врач им ответил: «Я дал царю мое честное слово оставаться при нем до тех пор, пока он жив». В ГАРФ хранится последнее, неоконченное письмо Евгения Сергеевича, написанное накануне расстрела и найденное расстреливавшими: «Я делаю последнюю попытку написать настоящее письмо - по крайней мере, отсюда… Мое добровольное заточение здесь настолько временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, умер для своих детей, для друзей... я не поколебался покинуть своих детей круглыми сиротами, чтобы исполнить свой врачебный долг до конца...» Верности долгу своим примером Евгения учил отец, и урок был запомнен...

3 февраля 2016 года Архиерейским собором РПЦ было принято решение об общецерковном прославлении страстотерпца праведного Евгения-врача.