Двуногие крысы

На самом деле мир заполнен добрыми людьми. Искренними, терпимыми. Обстоятельства зачастую вынуждают их совершать негодные поступки. А последовательных мерзавцев и негодяев среди нас сравнительно немного. Но почему-то именно они прилипают к власти. Так было всегда и везде.

В деталях помню свой диалог с полковником Розановым в пермском областном управлении КГБ. 1976 год, немолодой, прихрамывающий чекист внезапно ушёл от темы моей лагерной жизни и нехорошей антисоветской активности в неволе. Заговорил о книге Василя Быкова «Сотников».

Василь Быков, прекрасный белорусский прозаик, коснулся запретной в СССР темы. В чёрно-белом мире социалистического реализма, запрещавшего сомнения, он описал становление предательства. Пленный солдат выживает ценою публичной казни своего товарища. Быков - не осуждает, он анализирует. Такого в советской военной литературе прежде не было.

Полковник Розанов, раненный в ногу на войне, сделал карьеру в КГБ. В 5-ом управлении, занимавшемся инакомыслящими. В достаточной мере испорченный системой человек, наученный скрывать от окружающих какие-либо идеологические сомнения, он, по-видимому, был потрясён правдой повести Быкова. Но обсуждать ни с кем не мог. Решился – только со мной, своим узником.

Мы говорили долго. Он пытался, явно защищая себя, всю свою советскую жизнь, осуждать солдата, вынужденно ставшего палачом. У него это получалось плохо, не очень убедительно. Мои аргументы, психологические и исторические, оказались сильнее. Наш диалог не был поединком. Высокий чиновник карательного ведомства, по-видимому, относившийся ко мне, своему врагу, с уважением, искал защиту привычной советской правде. Быков своей повестью разрушил его черно-белый мир. Он защищал не порочную идеологию, которой служил верно, прекрасно понимая её пустоту. Ему очень хотелось убедить меня, в сущности, свою жертву, в незыблемости черно-белого мира советской жизни.

В какой-то момент, не зная, чем ответить на мой спокойно высказанный аргумент о ценности каждой человеческой жизни, о вине политических обстоятельств, ставящих обыкновенного человека перед жестоким выбором, Розанов замолчал. Явно сделав над собой усилие. Я увидел это, он вернулся в привычный мир профессиональной неискренности и лжи. И я осознал: он хотел сделать меня Сотниковым, в другой ситуации, в других обстоятельствах. Не из чувства садизма, разумеется. Ему, допрашивавшему меня в течение 4 или 5 дней, очень хотелось увидеть мою слабость, мой страх. Он, всё понимающий Гражданин Начальник, не достиг своей цели.

И тогда он достал из ящика своего стола некий предмет. Это была исполненная моей рукой в лагере рукопись «Пособия по психиатрии для инакомыслящих». Это был первый вариант рукописи, написанный в 1974 году и спустя несколько месяцев моими товарищами утерянный. Тогда мы решили, что этот маленький свёрток съели крысы.

Оказалось, крысы бывают двуногими. На несколько секунд я растерялся, но вспомнив, что второй вариант этого текста, написанный мною позднее, уже опубликован в Самиздате и на Западе, я спокойно ответил на вопрос полковника: «Да, это писал я. Это мой текст. И мой почерк». Розанов, как -будто забыв о нашем недавнем диалоге, въедливо спросил меня: «Тогда поясните, как ваш текст попал на волю и стал причиной злобной антисоветской кампании на Западе?» Он, Розанов, тогда был уверен в своей победе сильного над слабым, это, как ему казалось, был завершающий аргумент в нашем диалоге. Его аргумент.

Но я уже не был нежным профессорским сынком. Они, именно они научили меня не бояться и чувствовать себя уверенно даже в холодном карцере. Я ответил с наигранным возмущением: «Не понимаю, почему этот вопрос вы задаёте мне. Рукопись лежит на вашем столе, она давно находится у вас. Смею спросить вас: как она могла попасть на Запад из вашей системы? Розанов посмотрел на меня с явной злостью. Он понял всё. Главное, что он понял: дальнейшее общение со мною не имеет смысла.

Меня увезли в обычную уголовную тюрьму, где я коротал ночи. На следующий день этапировали домой. В лагерь.