«1917»: Эпик Сэма Мендеса о Первой мировой, снятый одним кадром

И который, скорее всего, получит свой «Оскар»

«1917»

Режиссер: Сэм Мендес

В ролях: Джордж Маккэй, Дин-Чарльз Чепмен

Апрель 1917 года. До конца Первой мировой еще полтора года, сидящие в окопах где-то в Северной Франции британцы в основном скучают — наступление захлебывается, есть нечего. Капралов Блейка (Дин-Чарльз Чепмен) и Скофа (Джордж Маккэй) вызывают в штаб — юго-восточнее к атаке на отступающих немцев готовится Девонширский полк. Но это ловушка — немцы не отступили, а основательно закрепились. Отрубленные от связи девонширцы числом в 1 600 человек этого пока не знают. Блейку и Скофу поручают добраться до полка к рассвету, на который запланировано начало атаки, и передать генеральский приказ отменить ее. Блейк заинтересован в операции лично: один из девонширцев — его родной брат, «как я, только постарше»; Скоф не особо, но ему просто не хочется возвращаться домой (хотя время от времени он и теребит железную коробочку с фотографиями).

Первую половину фильма Мендес выстраивает практически как видеоигру — здесь широко разрекламированный до выхода фильма эффект, при котором кажется, что фильм снят звездным оператором Роджером Диккенсом одним кадром, работает лучше всего. Череда квестов: вылезти из траншеи, найти укрытие, добежать до дыры в колючке (мимо дохлых лошадей: «Очень удобно ночью, — говорит капралам офицер в исполнении Эндрю Скотта. — Можно по вони ориентироваться»), найти укрытие, осмотреть оставленные немцами укрепления, шмальнуть сигналкой, навалиться на застрявший грузовик и так далее.

Это очень увлекательно (но не увлекательнее настоящей видеоигры): Мендес, впервые в карьере ставший соавтором сценария собственного фильма, много и удачно шутит, в нужные моменты заставляет тебя вжаться в кресло и в целом не дает перевести дух. Вспомните ту открывающую сцену погони из «Спектра» — тут почти то же самое, только вместо восьми минут целый час. Режиссеру только иногда изменяет вкус — присутствует, в частности, парафраз картины «Апофеоз войны», но с гильзами вместо черепов, а также брошенная детская кроватка в разрушенном доме, однако это почти не отвлекает. Обещанные ужасы войны тоже скорее работают, чем нет, хотя даже трупы у Мендеса выходят скорее красивыми, чем отвратительными.

Все меняется во второй половине, когда вопреки всему, что мы видели до этого, появляется — спойлер — склейка. «Мы всю дорогу убеждаем зрителя, что у нас только одно правило: не делать склейки. А потом берем и делаем ее. И теперь все понимают, что маски сброшены, дальше может произойти все что угодно», — говорит соавтор сценария Кристи Уилсон-Кернс. Она и Мендес хотели вывести фильм на территорию мифа, сделать так, чтобы с этого момента мы перестали понимать, это правда происходит или нет. И вот с этим у них проблемы.

Горит французская деревенька. На фоне пылающего собора блюет пьяный немец. Плачет младенец. Рыжая француженка, скрывающаяся в подвале, лепечет: «Туда, к реке». Лепестки цветущей вишни падают на разбухшие трупы (все еще очень красивые). Готовящийся к атаке батальон в лесной глуши слушает старую фолк-песню «Wayfaring Stranger».

«1917» уже получил два «Золотых глобуса» и премию Гильдии продюсеров Америки в категории «Лучший фильм», что практически гарантирует фильму «Оскар» в той же номинации. Здесь простой посыл («война — это ужасно»), превосходная операторская работа, затмевающая все остальное, необходимая в данном случае прямолинейность, даже несмотря на сновидческую вторую часть. Нужно ли это смотреть — другой вопрос. Фильм оставляет после себя изнуряющее ощущение — зачем нам вообще все это показывали, особенно сейчас? Вот эти события 100-летней давности, Античность практически? В мире не осталось других историй?

Разгадку стоит искать в самом конце фильма, но не там, где может показаться. «1917» начинается с предупреждения о вреде курения — пару раз в кадре появляется сигарета, — а должен бы с финального титра: там говорится о том, что фильм посвящен памяти прадеда Сэма Мендеса Альфреда Мендеса, писателя и ветерана Первой мировой. В 1917 году он участвовал в похожей операции — пробирался через нейтральную территорию и заброшенные немецкие окопы к своим с поручением передать приказ об отмене атаки. Его спас рост: была зима, поэтому из-за тумана уроженца Тринидада не засекли. Старик не рассказывал об этом большую часть жизни и впервые заговорил только в 70-х, когда будущему режиссеру Мендесу было около десяти лет. Можно представить, какое впечатление произвела эта история на ребенка. 100-миллионное признание в любви к прадедушке — почему бы, собственно, и нет?

Смотреть? Возможно

Текст: Лев Левченко

Обложка: UPI