Мнимые слуги народа. Рецензия на «Сиротский Бруклин»

Исторический неспешный неонуар о послевоенных нравах и фальшивых идеалах, которыми прикрываются власть имущие, готовые пойти на все ради выгоды и удержания статуса-кво, возвращается в Америку 1950-х, чтобы напомнить всем о событиях недавнего времени, до сих пор не теряющих своей актуальности. Детектив Лайонел Эссрог (Эдвард Нортон) с синдром Туретта после убийства своего босса Фрэнка Минны, нащупавшего какую-то большую аферу в верхах, — его сыграл Брюс Уиллис, появившийся на экране всего на десять минут — начинает собственное расследование, которое приводит его к разгадке проблем совершенно иных масштабов. Крупный чиновник-градостроитель Мозес Рэндольф (Алек Болдуин) пытается перекроить карту Нью-Йорка и снести трущобы, чему смело и отчаянно противостоит афроамериканская юристка Лора Роуз, отстаивая права цветных граждан, которые остаются без крова в районе Бруклина. Лайонел входит в суть дела и обнаруживает то, что тщательно скрывалось под завесой лжи и тайных сговоров.

Вторая режиссерская работа Эдварда Нортона, где он также выступил в роли сценариста и, собственно, исполнителя главной роли, на порядок внятнее, чем его дебютная картина «Сохраняя веру». Прославившийся своим непокорным характером в работе и стремящийся всегда стать соавтором фильмов, где снимается, Нортон явно нашел отдушину в создании «Сиротского Бруклина», который целиком и полностью можно считать его творением. Несмотря на то что в основу ленты легла история, рассказанная Джонатаном Литэмом в детективе «Сиротский Бруклин», Нортон не пощадил оригинал и значительно его видоизменил, перенеся действие из 1990-х в 1950-е и придумав новых персонажей. По его словам, идея фильма созревала и настаивалась почти двадцать лет, но тем не менее оставалась созвучной духу настоящего времени.

В романе Литэма Нортона зацепил герой Лайонела с необычной особенностью в виде нервного тика, которого актер воссоздал на экране, тем самым пополнив фильмографию еще одной запоминающейся ролью. Эмоциональная привязка к трогательному одаренному детективу оказывается даже важнее сюжета, за которым следить довольно трудно. Едва успев всплыть на поверхность, улики, зацепки и обрывки воспоминаний будто рассеиваются в вязком сигаретном дыме, наполняющем джазовый клуб. Лайонел — чудак, но не городской сумасшедший, хотя именно так он и выглядит в глазах чиновников, у которых встает на пути, желая завершить свое расследование до конца и помочь Лоре Роуз. Ему нечего терять, потому что он «сиротка Бруклин» — это прозвище ему дал Фрэнк, когда-то взявший его под свое крыло из католического приюта.

Из-за синдрома Туретта у Лайонела в голове звучат разные голоса, которые живут своей жизнью, могут иронично пошутить в самый неподходящий момент и помешать знакомству с привлекательной особой. Это разноголосье будто порождено самой эпохой джаза — музыки диссонанса, рождающейся из хаоса и нарочно не сочетающихся мотивов, которые сливаются в уникальное звучание. Диссонанс свойственен и фильму, чья организация, вмещающая в себя множество линий, героев и пересечений, не всегда собирается в такую же стройную дисгармонию, какую представляет собой джазовая композиция, и напоминает неслаженно функционирующий механизм.

Однако это эпоха не только Чета Бейкера, но и бандитов, сосредоточивших власть в своих руках, которые думают, что закон им не указ и что город есть их собственность. Бруклин действительно сирота, потому что его так называемые опекуны — чиновники-расисты — полагают, что цель всегда оправдывает средства и что ради реализации масштабной жилищной реновации можно даже пожертвовать жизнями. «О, как прекрасно иметь гиганта силу, но жестоко употреблять ее, как он», — пишет Шекспир. Морализаторство суть неотъемлемая часть и нортоновского фильма, где друг с другом сталкиваются однозначно добрые и однозначно злые. Важно просто так помогать людям, не раз подчеркивает Лайонел эту, в общем-то, понятную и знакомую каждому аксиому. В итоге получается, что фильм выступает за все хорошее против всего плохого, и это не добавляет особого знания о мире.

Однако «Сиротский Бруклин» все же заходит на поле актуального политического комментария, и это предсказуемо, учитывая, что роль главного градостроителя, мнящего себя слугой народа, но по факту олицетворяющего собой гоббсовского Левиафана, сыграл не кто иной, как Алек Болдуин. Актер так часто пародирует Трампа в кино и телевизионных шоу, что возникает ощущение, будто у него одного есть на это лицензия. Из последнего можно вспомнить хотя бы небольшую карикатурную роль профессора-расиста в «Черном клановце» Спайка Ли. «Сиротский Бруклин», где герой Болдуина — настоящий тиран, напоминает всем, что любая организация — удлиненная тень всего одного человека. Так было в послевоенной Америке, так оно остается и сейчас. Этот порядок дел идет вразрез с гуманистическими воззрениями Нортона, поэтому своим фильмом он будто пытается проинструктировать зрителей и показать, на что способен в отдельности простой человек.

Неонуарный детектив, петляя от одного сюжетного узла к другому, создает панораму общества и политической жизни того времени, только портрет этот лощеный и весьма условный. Условность сохраняется от самого начала с эпиграфом из Шекспира до финала, который Нортон обустроил наподобие последнего акта какой-нибудь театральной пьесы. Однако четвертая стена все-таки остается невредимой, хотя ее предполагалось разрушить, как, по фильму, и нью-йоркские гетто.