Анна Алиева: «Сейчас на художественном поле Одессы становится интересно»

Искусствовед и куратор про завершённые гештальты, выставку «Люсьен» и знаки начала новой художественной раскачки.

— В середине ноября в музее западного и восточного искусства аншлагом открылась выставка «Люсьен». Это первая после 1989 года персональная выставка в Одессе Люсьена Дульфана — легендарного одесского живописца 1960-80-х, который в 1990-м иммигрировал в Нью-Йорк и за прошедшие тридцать лет стал успешным американским художником. И это твой первый музейный проект, подготовленный в статусе специально приглашённого независимого куратора. Расскажи, как всё это совпало: почему именно ты взялась именно за эту выставку.

— Если говорить обо мне, то точкой отсчёта моей осознанной деятельности в культурной сфере Одессы был 2008 год и Yatlo Gallery. Я тогда училась на искусствоведа в киевской НАОМА и ездила на сессии, но академия просто подтверждала какие–то вещи, которые, в принципе, мне были известны. Гораздо большую школу на тот момент я прошла, работая в Yatlo и ежедневно общаясь с Володей Кожухарем. Он погружал меня в контекст одесского современного искусства и — прежде всего! — в контекст мирового искусства. Потому что Кожухарь смотрит гораздо шире на все вещи и процессы. А галерея Yatlo за свою не очень долгую жизнь запомнилась всем как нетипичная для Одессы галерея с международными проектами и образовательными амбициями. Кожухарю в Одессе тесно — точно так же, как, очевидно, было тесно в Одессе в свое время и Люсьену Дульфану.

Почему я взялась за кураторский проект «Люсьен»?

В анамнезе была моя дипломная работа в академии. Эта работа называлась «Искусство Одессы 1980-90-х годов». И я не могу сказать, что написала её хорошо, хотя и получила «отлично». Но мой внутренний цензор говорил мне: «Я не понимаю». Да, я имела теоретические знания, но практического опыта по тому периоду — как, в принципе, и по всему XX веку, — у меня не было. А ведь искусствовед — это человек, который работает руками. Он должен всё потрогать, посмотреть все задники и узнавать автора на ощупь. И вот этот гештальт по диплому оставался у меня незавершённым.

После НАОМА я подумала, что хорошей практикой будет работа в музее. Это был 2012 год, и я пошла в Одесский художественный. Устраивалась я туда полгода.

В бытность директором Виталия Абрамова художественный музей был очень герметичной институцией. Эта герметичность требовала от соискателя глубоких знаний. Галина Богуславская, заведующая выставочным отделом музея, звонила Кожухарю, чтобы взять у него рекомендации на мой счёт. Кожухарь дал самые лучшие рекомендации. Только тогда Абрамов согласился: «Ну, пусть попробует». Это значило, что надо было подготовить экскурсию. Я её подготовила и — не сдала. Абрамов меня «зарубил» и сказал: «Готовься дальше». Я подготовилась ещё раз, и со второго раза всё получилось. Тогда Виталий Алексеевич устроил торжественный приём. Собрались все сотрудники музея, поздравляли меня со сдачей экскурсии и смеялись: рассказывали, что никто из них с первого раза экскурсию не сдавал, в том числе и сам Абрамов в своё время.

В Одесском художественном музее

В музее я ежедневно вела по две экскурсии. Тогда была налажена связь с вузами, проводились доступные школьные программы, и особенно много людей было летом. Когда в порт заходили круизные суда, бывало так, что к нам приезжали до сорока автобусов в день.

Вначале я работала в отделе дореволюционного искусства, занималась «Миром искусства» и читала лекции по этому периоду. С Еленой Жулицкой, которая возглавляла отдел, мы в 2013-м сделали выставку «Реконструкция картинной галереи Руссова».

Потом я ушла в декрет. И в это время собралась эмигрировать моя коллега Лариса Колесниченко, заведовавшая отделом XX века. Она стала звать меня выйти из декрета пораньше, чтобы занять её место.

Вот так я вновь оказалась в XX веке — заведующей отделом XX века Одесского художественного музея. И уже на практике стала исследовать это время — с самого начала советского искусства. В 2017-м по всей Украине проходили выставки к 100-летию Татьяны Яблонской. Мой первый музейный кураторский проект был по Яблонской.

Потом я углубилась в фонды. Мне открылись музейные недра. Наконец я смогла всё увидеть и всё потрогать. Главная музейная хранительница Людмила Анатольевна Ерёмина научила меня всему, что касается хранения, учёта и атрибуции художественных произведений.

Поэтому, когда уже при новом директоре музея Александре Ройтбурде в 2018-м готовился масштабный проект «Спецфонд», в Киев за этой выставкой поехала я. В киевском Национальном музее его директор Юлия Литвинец распаковывала специальное хранение: картины конца 1920-х и первой половины 1930-х годов. А я отбирала работы для Одессы с точки зрения их сохранности, потому что уже могла понять, выдержит картина переезд на 500 километров или нет. Вот почему искусствоведу важно работать руками.

В рамках проекта «Спецфонд» я также проводила экскурсии. Тогда и родилась идея следующего проекта — «Эксгумации» — как продолжения «Спецфонда». Это была идея Александра Ройтбурда. Он отличный художественный руководитель, умеющий натянуть нить кураторского проекта. А я уже на эту нить всё нанизывала. «Эксгумация» — мой самый любимый кураторский проект. Хотя и самый трудоёмкий. Около трёх недель я провела в подземелье.

— Это не фигура речи? Буквально в подземелье?

— Я приходила с утра, надевала халат, спускалась вниз и выходила оттуда только вечером. Потому что было очень много тяжелой физической работы. Все эти картины 1930-х годов находились в труднодоступных местах, куда никто не полезет. Потому что кому нужен Сталин?

— То есть, ты что — пробиралась сквозь завалы?

— Да. У меня все руки были в крови и в занозах. Конечно, помогали рабочие. Но и я сама физически очень много работала. А потом шла домой и придумывала, как же всё это научно осмыслить. Чтобы написать экспликацию к выставке, прочитала три толстенные сложные книги. Написала такую экспликацию, которую вполне можно приравнять к научной статье. И хотя музей не издал каталог к «Эксгумации», но этот проект прозвучал не только в Одессе, но и в Украине. Приезжал Константин Дорошенко и опубликовал очень вдумчивую и серьёзную статью по выставке.

После «Эксгумации» Ройтбурд решил продолжить путь по XX-му веку, и я начала готовить выставку «Суровые и стильные». Этот проект был посвящен 1960-70-м. Но ему уже не суждено было сбыться: мне пришлось уйти из музея.

Тем не менее я вплотную приблизилась к тем самым годам, о которых писала диплом. Мой внутренний цензор был доволен. И вот тут-то ко мне и пришли Юлия Мидько, представительница Люсьена Дульфана в Украине, и Катерина Михейцева, замдиректора по развитию Одесского музея западного и восточного искусства.

Юле удалось привезти в Одессу картины Люсьена, и она как продюсер предложила Кате сделать выставку этих работ в новом, андеграундном музейном пространстве — Regtime 2:0. Это легендарное место, многие одесситы хорошо его помнят: именно тут в 1990-х проходили джазовые концерты. Перезагрузка Regtime — инициатива Катерины Михейцевой. Она нашла спонсоров, которые помогли сделать там аутентичный ремонт: не стерильный, а с сохранением фактур на стенах — именно так и должно выглядеть андеграундное пространство.

Открытие выставки «Люсьен». Анна Алиева и Катерина Михейцева

— И тебя пригласили стать куратором выставки «Люсьен»?

— Да. Но вначале я не захотела заниматься этой выставкой.

— Как? Почему не захотела?

— Дело в том, что я никогда особо не интересовалась искусством Люсьена. И, честно говоря, особо его не знала. В коллекции Одесского художественного есть две работы Люсьена Дульфана, в том числе и картина на центральный сюжет его искусства — «Поцелуй Иуды». Последняя и, по рассказам очевидцев, скандальная выставка Люсьена в Одессе в 1989-м, кстати, тоже была в Одесском художественном. Но Люсьен не вписывался ни в какие истории искусств. Не попадал в контекст. Был сам по себе и ни с кем. О нём практически нет серьёзных упоминаний в украинской искусствоведческой литературе. Я о нём слышала только от Ройтбурда, да и то в очень снисходительном ключе. Ройтбурд рассказывал, что в 1980-е Люсьен много писал, был популярен, и его картины разлетались как горячие пирожки. А покупали их потому, что людям нравится удобоваримое искусство.

— Но Люсьен — это же не салон?

— В том–то и дело, что его картины близки салону. Когда Люсьен этого хочет, он делает салон. Ведь что нравится обывателю? Состояние комфорта, душевной теплоты и визуального удовольствия, которое вызывают красивые картины на стенах. Люсьен легко всё это даёт. Он является медиатором позитивной энергии.

— Но ты же согласилась заниматься этой выставкой не из–за состояния комфорта и теплоты?

— Почему я все–таки взялась за эту выставку? Юля попросила меня ещё раз: «Приди и просто посмотри работы. Можешь ничего не делать. Только посмотри». Я пришла и — офигела. Посмотрела и сказала: «Давай, начинаем!»

— Что тебя так поразило?

— Я считаю, что Люсьен — виртуоз живописного письма. И вижу его значительность именно в уникальном владении живописным языком. Технически очень сложно достичь такого эффекта живописи, которого добивается Люсьен. Да и многие художники относятся сейчас к живописи поверхностно. Постмодернизм и метамодернизм позволили отказаться от тщательности, от рукотворности. А Люсьен продолжает всё делать выверено и очень тонко. Его произведения имеют свою магию. И если дать зрителю возможность остаться с ними наедине, тет-а–тет, такая встреча даст очень многое: возможность почувствовать что–то внутри, возможность подумать, возможность совершить какую-то работу над собой. Поэтому мне захотелось показать всё это — такое современное искусство, которое тщательно сделано.

— Расскажи о работах, которые представлены на выставке в музее западного и восточного искусства.

— Это, в основном, картины Люсьена 2000-10-х годов, то есть, работы его американского периода, практически не известного одесскому зрителю.

Но одна из двух представленных серий, серия Kiss – это развитие темы, над которой Люсьен работает всю жизнь. Он начал разрабатывать её ещё в середине 1970-х, вдохновлённый «Поцелуем Иуды» Караваджо в коллекции Одесского музея западного и восточного искусства. В серии Kiss Люсьен доводит образ человека до некоего абсолюта без индивидуальных признаков. И персонажи Христа и Иуды становятся равными, похожими друг на друга. Таким образом транслируется, что каждый может быть и мессией, и предателем, а каждая медаль имеет две стороны. В этих работах можно увидеть хорошо известную осязаемую пастозность и фактурность живописи Люсьена. В эту же серию входят и работы на исламскую тему, которую Люсьен стал вводить в живопись после 11 сентября.

Тоже отсылкой к 11 сентября, но в то же самое время и метафизическим скачком в детство и в сказку выглядят разноцветные самолётики на больших форматах другой представленной серии работ — My window.

Приехав в 1990-м в Америку, Люсьен удачно продал картины, что позволило ему купить большую мастерскую на Манхэттене. Он наблюдает жизнь Америки сквозь призму выстраиваемых им на подоконниках мастерской натюрмортов. Эти огромные окна с видом на Гудзон открывают зрителю бескрайние пейзажи. В этих картинах есть то самое особое свечение живописи Люсьена, которое позднее пытались повторить многие одесские художники.

Также на выставке присутствуют две ранние картины одесского периода. В Одессе Люсьен часто писал, ставя зрителя как бы позади Дюка. Зритель может видеть световоздушное пространство моря и неба, которое открывается впереди. Это пространство предстает аллегорией свободы. Оказаться в его поле - значит, выйти из несвобода города, требующего послушания. Такое впечатление, что тогда, в 1960-70-х, Люсьен всё время пытался выйти в это пространство. Но Дюк - символ Одессы — как будто бы не давал ему это сделать. Иммигрировав в Америку, художник уже свободно выходит в это пространство и открывает его зрителю.

Сам Люсьен считает, что настоящая бурная художественная жизнь началась у него именно В Америке. Об Одессе же вспоминает как о романтическом периоде в своей жизни.

Подготовка к выставке «Люсьен». Анна Алиева и Юлия Мидько. Фото Сергея Полякова

— Почему Люсьен не вписывается ни в какие одесские и украинские истории искусств?

— Люсьен очень многогранен. Есть плеяда художников, с которыми он идёт в одном ряду. Это Лев Межберг, Иосиф Островский — то есть, те художники, которые работали с эстетикой. Хотя сам Люсьен утверждает, что он не эстет, что он деконструирует эстетику. И действительно, Люсьен применял дефрагментацию плоскости картины и деконструктивную коллажность ещё в 1970-80-х. Тем самым он создавал несовершенность и разбивал эстетику, но тут же создавал новую, так как находил красоту в дефрагментации.

Я считаю, что Люсьен был предтечей постмодернизма и даже трансавангарда в Одессе. Он одним из первых стал использовать все приёмы постмодернизма: деконструкцию, историзм и иронию. В той же серии Kiss он прорабатывает главный библейский сюжет и ставит профанное на пьедестал, тем самым высмеивая его. Его живопись тяготела к трансавангардной избыточности и барочности, он стремился к большим форматам.

Но сам Люсьен не хочет, чтобы его называли постмодернистом. И, конечно же, не считает себя трансавангардистом.

Люсьен также никогда не стоял в одном ряду с одесскими нон–конформистами, хотя его иногда и включают в их число. Он говорит, что ему с ними было не интересно. Они ставили превыше всего свою идею поиска новой формы. А он — нет. У него были другие задачи, а форма искалась сама собой.

В разговорах с Люсьеном я не раз пыталась добиться, чтобы он рассказал что–либо о своём искусстве. Но он об искусстве не говорит. Почему? Я думаю, ему это не нужно. Его живопись – это универсальный код для него. Она самодостаточна. Люсьену не надо ничего досказывать или что–то объяснять. Поэтому вместо рассказов об искусстве он начинает пересказывать какие–то жизненные истории — травить байки. К искусству это не имеет отношения, но эти байки создали такой фольклорный образ Люсьена в Одессе. И даже этот образ за последние тридцать лет был вытеснен куда–то на богемную периферию. Хотя в мире Люсьен хорошо известен как художник, чьи работы входят в музейные и частные собрания на двух континентах.

— Почему Люсьен остаётся фигурой умолчания на родине?

— Потому что на местном уровне локальные истории творятся определенными локальными героями. Некоторым из них не хочется признавать ни того факта, что Люсьен их опередил, ни даже того факта, что он оказал на них влияние и был их учителем.

Поэтому цель выставки — вернуть имя живого классика в историю украинского искусства и развернуть перед зрителем художественный поиск Люсьена, которым он занимался на протяжении нескольких десятилетий, как в Одессе, так и в Нью-Йорке.

Для этого я уже провела одну кураторскую лекцию в музее, с показом слайдов и экскурсией по выставке «Люсьен» в Regtime 2:0. Вторая такая лекция состоится 1 декабря в 17:00. С удовольствием приглашаю одесситов на эту встречу.

— А что Люсьен думает о нынешней художественной ситуации в нашем городе? Он как–то наблюдает за этим со стороны?

— Он не особо наблюдает. Он закрыл гештальт сразу же, как только иммигрировал в Америку. Когда я спрашивала Люсьена, почему он не может говорить ни о ком из одесских художников сегодняшнего времени, он ответил, что живопись является особой стихией, и чтобы её создать, нужно чувствовать страсть, страх, ярость, любовь — что–то сильное, что позволяет создать произведение. По его мнению, он не может ни на кого опереться в этом плане в Одессе.

— Ты как независимый куратор с ним согласна?

— Мне кажется, что сейчас на художественном поле Одессы становится интересно. Почему? Потому что усилились сугубо официальные и коммерческие места, которые проводят серьёзную выставочную политику. Тот же Одесский художественный музей. Он взял высокую планку и намерен проводить успешные и громкие выставки уже известных художников. Такие хорошие и коммерчески выгодные проекты, сделанные по лекалам. Идеальные. А я люблю неидеальность. И я вижу, что сейчас, благодаря тому, что усиливаются официальные центры, появляется и возможность сильной альтернативы. Тем более что есть много юных художников, подающих большие надежды. Поэтому открываются хорошие андеграундные площадки, вроде той же галереи Noch Саши Кадзевич или нового выставочного пространства Regtime 2:0 в музее западного и восточного искусства.

— А можно узнать имена этих юных художников, подающих большие надежды?

— Они есть. Но я не буду пока называть их имена. Когда мы сделаем с ними проекты, все всё узнают.

— Люсьен, кстати, советует всем молодым и талантливым сразу же уезжать из Одессы — чтобы здесь не задохнуться. Что ты думаешь по этому поводу?

— Я считаю, что обязательно нужно уезжать для того, чтобы узнавать новое, получать впечатления, общаться. Отъезд из Одессы всегда способствует росту художника. Но обязательно нужно возвращаться и что–то делать тут, на месте. Тем более что, как я уже сказала, обстоятельства сейчас складываются удачно. А потом можно опять уезжать.

— Так что, мы сейчас находимся в начале очередного одесского начала? Произойдет очередной виток в спирали одесской ситуации?

— Надеюсь, что да. И надеюсь, что выставка «Люсьен» в Regtime 2:0 — это знак начала художественной раскачки.

Беседовала Лариса Осипенко

Фото — из архива Анны Алиевой